Ирина Бараневич

«ТУДА – СЮДА ГУСИНЫМ ШАГОМ»

-2011-

СОДЕРЖАНИЕ

1. КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ НА МАЙОРКЕ
   
2. ЛЕНА – ЗОЛУШКА
   
3. ФАНТИКИ
   
4. ГУСИНЫМ ШАГОМ – В ГОРОДСКОМ САДУ
   
5. МОЙ ДРУГ РОБЕРТ
   
6. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛЮБВИ
   
7. БАРБАРА
   
8. СЕРАФИМА
   
9. КАХОВСКИЕ
   
   
   
   
   
   
   
   
     

ПОСВЯЩЕНИЕ

9 новелл - отрывков из моей бесшабашной жизни. Подлинной и
придуманной. О моей семье, о тех  кто придает смысл всем моим
поступкам. И о моих сказочных, но вполне реальных друзьях, они
как могли, подталкивали меня к этому странному занятию - писательству.
Каждая из новелл - смешная и грустная одновременно. И вы, те кто
со мной сейчас, и те, кто были раньше - тень вашей улыбки летает
по страницам этой книги. Конечно, это гораздо меньше, чем вы
заслуживаете, но все же...

© Ирина Бараневич 2011

  

КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ НА МАЙОРКЕ

« Я смотрел на море. Со мной что-то сделалось.

Не знаю что: безграничное спокойствие, чувство, что я вернулся.

С тех пор море всегда было для меня простой, но достаточной метафизикой. Я не умею говорить о море. Знаю только, что оно разом освобождает меня от всех обязательств.»

Ромен Гари «Обещание на рассвете»

В тюрьму моего мужа провожали всем островом. Сочувствовали, пожимали руки, говорили, какие это негодяи, непонятно кого имея в виду. С каждым днем он становился все популярнее и значительнее. В общем, муж мой Пабло — парень неплохой, большой добряк, но и великий авантюрист. В тюрьму ему явно не хотелось, хотя теннисные корты, бассейны и другие атрибуты заграничной жизни все-таки придают смысл этому малосимпатичному заведению.

Теперь вас интересует, как я здесь оказалась. Сама я родом из Украины, хотя Одессу, мой родной город, Украиной назвать трудно, практически невозможно. Несмотря на Оранжевую революцию, Одесса осталась самой собой, приобрела, наконец, индивидуальность и к ней вернулись прекрасные черты свободного европейского города. Такое себе Порто-Франко! Вот я и жила там, поставив большой жирный крест на своей личной жизни. Хулиганистый сын Ваня, работа рекламным менеджером в огромной кампании отнимали кучу времени и, честно говоря, скорбеть о своей загубленной жизни сил уже совсем не оставалось.

Очередной день рождения не сулил ничего нового: опять недорогой ресторан, любимые подруги, надоевшие разговоры, переливание из пустого в порожнее, а поздно ночью — печальные мысли, отчего же это я такая одинокая. Печали было и так больше, чем достаточно, и я напросилась в командировку. Скажу вам честно — с работой мне крупно повезло: хозяин нашего предприятия — мой однокашник Роберт, человек мягкий сам по себе, относился ко мне трогательно-нежно.

Видно, воспоминания о школьной любви провоцировали обоюдную симпатию, которой я иногда беззастенчиво пользовалась. Итак, командировка! Повод найти было несложно. Богатая кампания «Шустов» была лакомым кусочком для многочисленных украинских изданий. Заполучить Роберта или кого-то из рекламного отдела на открытие журнала или на другую акцию — было первым шагом к успеху. Приглашения присылались, на них изредка откликалась лишь я. Да и то с единственной целью — развеяться.

Все совпало как нельзя лучше. Популярный «Караван историй» создал еще какой-то журнал, честно говоря, не помню, какой. Они настойчиво приглашали на свою презентацию. Организовывалось все это элегантно, и, главное, происходило в грустный январский день моего рождения. Мрачно побросав черно-белый вечерний гардероб в сумку, села в «Черноморец» и рано утром — заснеженный Киев. Целый день — в суете, как они все узнали о причине приезда, но подарки сыпались в изобилии! Особенно много было зажигалок. Как раз месяц назад я бросила курить... У меня так всегда, наверное, наверху неустанно заботились, чтобы жизнь моя была соткана из нелепостей. Уж они там в этом профи.

А вечером в ночном клубе «Опиум» - я, моя двоюродная сестра, ее муж, позже завалилась вся их компания, среди них пара иностранцев, на них никто не обращал внимания. Краем уха я уловила в шумном разговоре: Они из Испании, но говорят по-английски. Через секунду: «Вы еще не устали от шума?», конечно же, по-английски. Что это было — редкий сейчас мужской голос, умные глаза или уверенность, передавшаяся мне? Мы проговорили всю ночь или то, что от нее осталось. Нас не трогали, моя все понявшая сестра и ее бедняга муж, вполне успешный бизнесмен, не привыкший так бездарно проводить время, обреченно сидели неподалеку. Его звали Пабло, и я никак не могла запомнить, несмотря на Пикассо. Ему ужасно не шло его имя, но ничего такое его не волновало. Когда мы вышли, я задохнулась от свежести зимнего утра или от своих мыслей. Не помню, когда последний раз я ТАК думала о мужчине... Обычно обожаю копаться в своих чувствах, но тогда было не до этого. Я была отчаянная и влюбленная. Два поцелуя в щечку — ничего не значащая европейская манера, и мы расстаемся. Но как же я теперь? Мне перестало идти одиночество, я стремительно теряла свою индивидуальность. Все что от меня осталось — постоянное ожидание звонка и немного надежды. Теперь я комок нервов, без логики и мозгов, пытающийся анализировать каждое Его слово и то, что осталось за кадром. Теперь я часть истории моей любви, все остальное не так важно... Надежда — он приедет в апреле, ура, я снова чувствую запах весны! Но он не может в апреле, а когда может — не знает. Но все равно - Да здравствует ЛЮБОВЬ — он приглашает меня к себе! Я полна достоинства и отвечаю, что должна подумать, почему-то прошу неделю на размышления, он даже доволен, наверное, это очень по-испански, я похожа на серьезную женщину. И, наконец, все условности соблюдены, наши партии отыграны, я собираюсь, куда бы вы думали — в жизни не догадаетесь. А если спеть? Правда, с моим-то слухом и голосом... Но кто не помнит, как настойчиво Игорь Крутой требовал от своей красавицы жены, чтобы ей все время снилась Пальма де Майорка. Так что скоро и я приобщусь к этому празднику жизни. Хотите честно? К нему бы полетела даже на Сахалин, но если это такой популярный в нашем народе остров, считайте, что мне еще и повезло. А что же там, наверху — смена власти или я стала, наконец, горячо любимым чадом Божьим? Давно пора, но все равно, спасибо тебе, Господи! Я всегда была верна тебе: церкви посещаю крайне редко, зато живу по твоим заповедям.

Сын завистливо бросил: «Будешь плавать в Средиземном море?»

«Да, сынок, пора, мне 47, а я, кроме Черного, нигде не плавала».

В общем, сын не возражал, его страстное желание иметь отца, нормального, не художника, никак не реализовывалось, но свой крупный не по возрасту нос он всегда держал по ветру.

Моя маленькая семья — мама и сын — отпустили меня с легкой душой и надеждой. Вдруг случится чудо, и я остепенюсь, приобрету, наконец, нормального мужа.

И снова Киев, аэропорт, Барселона и, наконец, Пальма де Майорка. Оказывается, у него черные глаза, а это так странно и непривычно. Мы садимся в машину, и тут мне звонит мама. Ничего особенного, она имеет право узнать, как я доехала. Все нормально, но почему тогда у него так изменилось лицо? «Это моя мама» - не успеваю это сказать, как звонит его телефон. Вау, теперь понятно — у нас одинаковая музыка. «Крестный отец», любимый фильм моего сына, наверное, все поколения через это проходят. Но разве так бывает? Совсем разные страны, культуры, теперь признаюсь, он старше меня на 11 лет, а музыка одна. Мою скачали из интернета, а себе он наиграл на синтезаторе. Вот это номер, неужели нашли друг друга? Не спеши, Ирина, будь хладнокровна, ты его не знаешь. Попробуй все это услышать, если вокруг сплошные горы и воздух такой нежный...

- Куда мы едем, в гостиницу? - пытаюсь вернуться в состояние покоя.

- Сначала ко мне домой. Почему ты так далеко сидишь?

Маленький городок по имени Инка. Узкие улицы средиземноморских городов, он живет на улице Иисуса (Calle de Jesus). Скажи мне, Господи, это тоже твой знак? Я так мало понимаю в этой жизни. Понимаю только, что давно не была так счастлива.

- Видишь этот дом? - Конечно, как не увидеть громадину, раскинувшуюся на всю улицу.

- Так мой как раз напротив. - Замечаю только, что скромно. Нам открывают дверь его сыновья. Младшего зовут Джошуа, ему 18, и его имя по-каталонски тоже Иисус. Ничего себе! Старший — Джорди, ему 25. Они удивительно красивые и непринужденно почтительные. Красивые, потому что жена моего (ого, он уже твой?) Пабло была датчанкой – смесь кровей. А поведение — это уже европейский лоск. Конечно, с таким-то отцом!

Мы сидим все вместе, разговариваем. Есть еще дочка, она учится в Валенсии. Частенько приезжает со своим бой-френдом, всегда ненадолго. Я привезла им кусочек нашей революции — диск «Разом нас багато, нас не подолати». Они видели по телевизору, как люди стояли на Майдане, но не особенно понимали, зачем. Зато Пабло знает все и даже имена особо популярных политиков. Это его стиль — всегда быть в курсе.

Я и раньше немного знала о его жизни. Жена умерла шесть лет назад от неизлечимой болезни, детей поднимал сам. Все это трогает меня до слез, давно я не была такой сентиментальной... Дом полон памятью о ней. Большая фотография — в центре гостиной — тоненькая девушка в коротком платье с длинными белыми волосами улыбается в объектив. Эффектная пара — испанец и датчанка. Она хотела быть моделью, он известный футболист. Красивые ребята... Какой была их жизнь? Полной правил и условностей или счастья и удовольствий? Пока я влезаю в шкуру умершей женщины, он разговаривает с детьми. Легко понять, что они большие друзья. Интересно, что его дети думают обо мне. Ревнуют или пока что нет? Трудно понять — слишком хорошо воспитаны. Ничего, поживем, увидим.

Воспоминания, как изящные фрагменты, их слегка подтачивает моя нервозность. О ней знаю лишь я — внешне кажусь вполне безмятежной. Вот мы на пути в гостиницу, его рука накрыла мою, она сухая и горячая. Хочется продолжать быть спокойной, но мне срочно нужно узнать все о нем. Он говорил, что они жили в Дании.

- Почему вы вернулись — ты ведь знал язык, была хорошая работа?

- Я нигде не мог найти такого синего неба, как здесь. Без этого трудно жить.

Иронизирует, подсмеивается надо мной или, правда, последний романтик? Неужели я нашла родственную душу?

Я поднимаюсь в номер, он остается внизу. В кои веки встретился тактичный человек. Все-таки мог начать приставать, ведь он платил за эту гостиницу, за мои авиабилеты. И правильно делает - зачем нам всякие мачо, при нашей-то непростой жизни. Чувствую, что нравлюсь ему еще с той сумасшедшей ночи в Киеве. А если нет, зачем тогда все это? Ладно, Ирина, что ты все время анализируешь, дыши глубже и наслаждайся! Что же мне надеть-то, мы идем ужинать. Белые джинсы и белая тонкая рубашка. Все это будет фосфорицировать, ну и отлично. Чуть-чуть косметики, не переборщить бы, веки делаем выразительными, остальное — тайна.

Следующий кадр — мы танцуем. Жизнь моя меняется стремительно, давно никто так не интересовал меня. Мне очень нужно продолжение истории, поэтому решительно прощаюсь с ним у дверей. Наверное, он тоже не знает, как вести себя со мной. Оба мы немного растеряны. Отлично, пусть нежность празднует победу! Страсть будет потом. Одно я знаю наверняка — без него я уже не могу.

Мы многое успели за десять отпущенных нам дней. Куда-то ездили, плавали, слушали музыку. Иногда дети сопровождали нас, чаще мы оставались одни. Были и две ночи в моей гостинице и чувство, что я вернулась из долгого путешествия, вернулась домой. Сейчас я понимаю, что бессознательно, но упорно всегда искала именно такого, моего человека. Такого, который бы занимался мною вплотную.

Уже в Одессе мой сверхчувствительный шеф Роберт что-то понял, и подозрительно спросил:

- Ты ведь не уедешь, правда?

Что имелось в виду, наверное, он и сам не знал. Просто я была переполнена любовью, как пчела медом. Это чувствовалось.

Конечно, нет — бодро говорила я. Куда я денусь от наших возлюбленных виноградников и от тебя...

Но я думала я не о виноградниках. В моем кадре было свежо, меня окружали горы, а напротив сидел Пабло. Он смотрел на меня и прикрывал глаза, как от яркого солнца. Я объясняла что-то подвыпившему англичанину, бедняга пытался пригласить меня на танец. А потом я уже ничего никому не объясняла, мы просто не могли оторваться друг от друга.

Скоро и он посетил нас. Оценил мой город, моих друзей. Они же влюбились в него с первой шутки. Наш нормальный южный человек — сказал Борюся. Муж моей давней подруги Риты был лучшим фотографом в Одессе. Они знали обо мне все: взлеты, падения. У нас любят говорить: столько не живут, сколько мы общаемся. Рита — психолог по велению души — все поняла мгновенно.

- Ируля — сказал она, - мне очень нравится твой Пабло, он такой молодой!

- ?...

- В душе — безапелляционно добавила она — к примеру, он гораздо моложе Бори. Кстати сказать, разница у Бори с Пабло была лет пятнадцать, и не в пользу моего любимого.

Он был дотошный малый, этот Пабло. Приезжал, вникал в мою семью, друзей, работу. Везде сопровождал меня, всегда за ручку. Чтобы никто не сомневался. Однажды пришлось взять его на экскурсию. Когда-то, года четыре назад, я придумала одну фишку: показывать разным туристам цеха завода, потом отпаивать их нашими старыми роскошными коньяками. То есть делать экскурсии с дегустациями. Говоря откровенно, не ожидала, что будет такой успех. Роберт был потомственным виноделом и человеком большого размаха. Он создал в предместьях Одессы настоящую маленькую Шаранту. Старые бочки пьянили запахом выдержанных спиртов, цех спиртокурения благородно поблескивал медными аппаратами для перегонки спиртов. Принцип — точно такой же, как у самогонного аппарата, но какой аристократизм! Все это закупалось на юге Франции, в славном городе Коньяк, и деньги были плачены, конечно же, немереные.

Каждый раз, приезжая в это коньячное царство, у меня возникало чувство незавершенности. Другими словами, хотелось приобщить к этому празднику жизни как можно больше людей. Так появилась идея с туристами. Роберт идеи уважал, особенно красивые. С тех пор, когда деловой или праздный народ, круизное судно или какая-нибудь делегация приезжает в Одессу, они обязательно попадают к нам. Опальный «ЮКОС», скучающие туристы из Дальнего Зарубежья - кого только не перебывало на нашем уютном заводике. Проблема была только одна — после легенд о том, как появился коньяк, бурного интерактивного общения и, конечно же, выпитого, все эти милые люди никак не хотели нас покинуть, и нужно было очень тактично разруливать ситуацию. Все это проделывала я, причем довольно успешно.

Итак, когда мой неугомонный Пабло прибыл туда со мной, он попал в самую, что называется «роскошь человеческого общения». Туристы из Швейцарии посещали нас третий раз, они все знали, им хотелось просто поговорить. Один из них, симпатяга в белых бриджах, пожирал меня глазами. А к концу моего дежурного рассказа о французских специалистах, которые не только устанавливали нам эти аппараты, но даже успели развестись со своими французскими женами и жениться на наших бойких девушках, швейцарец тоже стал выражать полную готовность к аналогичным действиям.

В общем, нравилось здесь французам! По весне пошли свадьбы, и на каждой посаженным отцом просили быть нашего директора филиала. Он послушно приходил, произносил по накатанной речь, из которой следовало, что наши девушки самые красивые в мире. Обратная сторона медали -теперь, если случаются проблемы в цеху, французов одних уже не отпускают: они приезжают вместе с молодыми женами, дабы не испортились от вольного одесского воздуха. Вот такая правдивая история.

Пабло не смущался, успевал хватать меня за руку, молниеносно нашел пару общих знакомых в этой самой Швейцарии, хвалил руководство завода, даже поднимал тост за дружбу между украинским, испанским и швейцарским народом. В этой новой для меня ситуации я чувствовала себя светски-уютно. Медлительный швейцарец был побежден.

А с четвертым его приездом последовало предложение руки и сердца. И тут я засомневалась, что-то почувствовало мое нутро. Но Пабло не просто предлагал, он настаивал. Я уходила от ответа, и это пробуждало в нем инстинкт охотника. Я просила время на размышление, он говорил, что готов ждать. Жил он недалеко от нас в крошечной однокомнатной квартирке, которую я для него сняла заранее. Ожидание происходило следующим образом: каждый день ровно в 9 утра он появлялся возле нашей парадной, прорывался через свежих и бдительных по утру консьержек и приступал ко мне. Это было что-то вроде тренинга — он не оставлял меня ни на минуту, постоянно объясняя, чем он хорош для меня.

- Я не пью, не хожу налево. I am one woman man. (По-нашему «однолюб»).

Он даже не стеснялся аппелировать к старинной подруге моего отца, Вере Макаровне. Большая любительница мужчин, она и в свои 83 не утратила задора. Когда мой темпераментный жених произнес, что не так часто в наше время можно встретить настоящую леди, старушка просто влюбилась, как и я, с первого взгляда.

- Вот ее спроси, хорош ли я для тебя — требовал мой мачо.

С трудом вспоминая, что речь идет обо мне, Вера Макаровна, закатывала голубенькие глазки:

- Я сразу, сразу, как только его увидела... У меня в сердце такое чувство, что это мой родной человек. Павлик, мой Павлик!

Почему-то все старушки реагировали на него именно так! Он им нравился сразу и навсегда.

Итак, день моего решения приближался, а с ним удалялась от меня опостылевшая свобода. Именно сейчас она вдруг стала для меня притягательной. Друзья всегда участвовали в моей непростой жизни, а тут был такой повод. Для них настал момент истины. Накануне я получала последние наставления:

- Ириша, прошу тебя, завтра — умный, взвешенный ответ — это Юра, преданный друг и большой поклонник Барсы, что делало его в глазах завзятого каталонца Пабло человеком номер один в Украине.

Сын Ваня давно проникся любовью к заморскому гостю, который частенько звал его на пиво, с которым так весело было строить стенной шкаф, шутить и рассказывать истории. Шкаф, кстати говоря, так и остался недостроенным и был вынесен на чердак. Зато Пабло стал другом навсегда для моего вечно ищущего любви мальчика. И вот, представьте себе, все эти люди решили, что я, наконец, нашла свое счастье. Молчала только мама. Она всегда принимала близко к сердцу мои влюбленности, замужества, расставания. Думаю, что она подустала, да и чувствовала что-то, некоторый налет авантюризма, который был ореолом вокруг всеобщего любимца.

Ночь я проплакала, а утром сказала «Да». Оно было встречено сначала стопором, потом объятиями и даже слезами. Мы поговорили о том, как нужно жить в браке, чтобы было правильно и хорошо, и скоро сыграли маленькую, совсем не одесскую свадьбу.

«Молодая была не молода» - все время вертелось у меня в голове. Азартные злые чертики свистели мне в уши, шумели и дурачились. Фотограф Боря старательно запечатлевал все моменты этого интернационального события. Было славно, уютно — тосты с юмором и с любовью, обалдевший от счастья сын Ваня и, конечно, тот, с кем я проживу свою жизнь. В горе или в радости?

Мы укатили на Майорку — жизнь стала набирать обороты. Работать и скучать времени не было. Ну а что же там было со мной? Была нежность, узнавание, медовый месяц, затянувшийся надолго.

Сегодня злые чертики насвистывают мне другую мелодию и совсем другие слова. От них мне и больно и смешно. « Тебе посодют, а ты не воруй» - известный хит Папанова из культового советского фильма. Так неужели это случилось со мной? И где? Здесь, в Европе, в курортном месте, на Майорке? Сюрреализм какой-то...

Мой папа много лет проработал главным редактором Одесской киностудии. Это были смутные советские времена, и только от него зависело, по какому сценарию будет сниматься фильм. Других вариантов не было. Представляете, сколько раз ему предлагали взятки, и какие... А он не брал. Не то, что бы хотел быть белой вороной. Он даже объяснял нам, что еще как бы брал, но очень уж в тюрягу не хочется. Мы с мамой смеялись — ситуация, в которой можно попасть в тюрьму казалась нам абсурдной априори. Думаю, не стоит вам говорить, что мои знакомые, да и их друзья в связях с тюремным братством замечены не были. Все представления об этой вымороченной жизни я в свое время почерпнула у Солженицына. Но там речь шла о политических заключенных, а это совсем другая история. Здесь я попала конкретно... Как Вас теперь называть, сеньора? Соломенная вдова или жена заключенного?

Втроем: я и его сыновья, слушали новую историю. В ней был жестокий, тупой прокурор, которому во что бы то ни стало нужно было засадить хорошего человека в тюрьму. И неразборчивый в знакомствах, давно почивший, свекор. Он и познакомил моего «простодушного» мужа с датчанином-авантюристом. С этого дня начались все его, а теперь и наши, неприятности. Пабло поручился, датчанин сбежал, деньги пропали. Глаголы, глаголы, они сыпались в изобилии. Дети растерянно улыбались — они не понимали ничего. Мне было проще — когда-то я уже слышала похожую историю, только злодей в ней был, кажется, швед. Ну, не будем придираться к словам и к нациям — холодны и бесчувственны северные народы...

Больше всего я волнуюсь о тебе — продолжал взволнованный муж. - Но ты ведь справишься со всем и будешь меня ждать?

На мой не совсем уместный вопрос — сколько ждать - прозвучало оптимистичное — три, четыре месяца, ну максимум год.

В какой-то момент я почувствовала себя женой декабриста. Иногда моя голова напоминает мне мусорник — столько всякой разной ерунды скопилось там и каждый раз не вовремя всплывает. Я думаю, он тоже нервничал, мой такой внезапный Пабло. Особенно когда оповещал всех друзей и клиентов. Иногда для очередного объяснения он выходил во двор. Тогда я не знала еще, что каждому предназначалась своя история. Ну, не будем торопиться. Говорят, причины всех проблем тянутся из детства. Может попробовать заглянуть туда, а вдруг небольшой экскурс поможет мне разобраться.

В те далекие времена у меня, как и у любой девочки, была общая тетрадь с мудрыми изречениями. Первое изречение гласило: «Достоинство женщины определяется мужчиной, которого она любит». Не слабо, а, для одиннадцатилетнего ребенка? С тех пор я пыталась жить, по принципу — компромиссам - нет! От этого происходило большое количество неудобств и горестей. Но очень уж хотелось именно достойных мужчин иметь рядом. В более зрелом возрасте ума почему-то не прибавлялось, опыт ничему не помогал, а самых лучших мужчин я целенаправленно теряла. После чего шли сильные переживания, на это уходили годы, но в следующий раз все повторялось снова. Такой вот замкнутый круг. Была и история любви, перевернувшая всю мою жизнь и оставившая меня в одиночестве на долгие годы. Странно, что все роковые знакомства происходят случайно. Интересно, только со мной?

Тогда мне было 24, совсем недавно я разошлась со своим первым мужем и чувствовала себя вновь рожденной и открытой для всего мира. Был месяц май, ко мне из Киева приехала Катя, моя двоюродная сестричка. А теперь включайте воображение и представьте себе Одессу в начале 80-х. Это был удивительный город - неторопливый, уютный и снисходительный ко всем. А лица, лица! Тогда всего лишь первая волна эмиграции ускользнула в иные страны, все остальные были еще на местах. Несмотря на советский строй, это было сказочное время! Легендарный одесский народ, да-да, именно те, кто уже много лет мучается, но не прозябает в Германии, Австралии, Америке, каждый день собирались на пляже «Дельфин». Давно у меня теплилось желание увековечить этот пляж и дать ему достойное имя. Как вам, к примеру, такое: «Пляж, где разбиваются сердца»? Это было необычное место — оно имело ауру, охватывающую всех вновь прибывших. Трудно сказать, когда и где работали завсегдатаи «Дельфина», да это и не важно. Их время безраздельно принадлежало пляжу. Мало сказать — они там жили - они влюблялись, расставались, одни проживали вместе лето, другие всю жизнь, рожали детей, были счастливы или обделены любовью. Начало весны было очень важным временем для пляжа. Сезон начинался в мае — в эти ласковые дни, подернутые шелковой дымкой, все здесь замирало от предчувствия Любви.

Итак, примерно с 11 утра одесский бомонд начинал свой обычный день. На топчанах к этому времени уже жили картежники-профессионалы. Они сыпали анекдотами, выражая полное равнодушие к деньгам, и невинно обыгрывая пару-тройку наивных отдыхающих. А в это время... Да, господа, именно в это время по щербленной, видавшей виды лестнице на нежный одесский песок спускались и спускались девушки, лучше которых не бывает на свете. Лица и фигуры пребывали в полной гармонии, по ним раз скользнув взглядом, уже невозможно было отвести глаза. Трудно приходилось тогда и надменным москвичкам, и скромным девушкам из предместья, со всем их арсеналом для покорения этого города. Иначе говоря, прав был Володя Высоцкий:

«Если был ты с гонором, то станешь без,

Шаг ступив по улицам Одессы».

А что говорить о лежащих в картинных позах молодых и не очень одесских бездельниках? Святая правда, что Голливуд отдыхает. Более того, он просто мимикрирует под Одессу 80-х. Здесь все без обмана, да еще и с юмором!

- Девушка, с Вами можно познакомиться, или Вы замужем? - Это уже ко мне. Я так далеко заплыла, что никак не ожидала встречи... Кто же это к нам пожаловал? Неплохо-неплохо — бронзовый, как у меня, загар, правильные черты на худощавом лице. Судя по всему, он немного смущен. Может все-таки познакомиться? И я быстро отвечаю, что нет. Он так и не понял, к чему относится мое «нет», но отступать ему некуда — вокруг море.

- Зачем знакомиться? - тупо спрашиваю его.

- Можно пойти в кино. И совсем неуверенно - Или в театр...

Так, что же еще спросить — просто для приличия?

- А Вам, что, больше не с кем? Может быть, Вы — сирота?

- Это правда, я почти сирота.

Как пахло море — водорослями или лилиями? Как звучит первая любовь? У каждого по-разному. Для меня жизнь приготовила блюз — море и профиль мужчины, сотканный из моих снов.

Обратно мы плыли вместе. Пляж не подавал виду, но напряжение витало в воздухе. Сестре Кате было тринадцать лет и она не хотела делить меня ни с кем. Сложив на груди свои маленькие ручки, она строго поинтересовалась: «Ну, и что он от тебя хочет?»

«Ничего особенного, он приглашает нас в кино». В одночасье придуманное «нас» немного спасло ситуацию, Катя стала чуть снисходительнее. «Ладно, посмотрим...» - неопределенно выдавила она. Компания моего нового знакомого была мужская и потому очень заинтересованная. От их внимания не ускользнуло ничего. Каждый мой жест был прослежен и оценен. Чувствовалось, что испытание я прошла на отлично. С Ильей мы договорились встретиться вечером возле моего дома. Дом, в котором я жила с рождения до этого знакового дня, находился в квартале от Дерибасовской. А угол этот назывался тогда «Два Карла». Имелись в виду улица Карла Маркса и Карла Либкнехта. И еще знаменитая пивнушка напротив, сейчас ей официально вернули народное имя, да и улицы теперь звучат намного приятнее: Екатерининская, Греческая, как в старые добрые времена. Но моя история происходила в советскую эпоху, поэтому будьте готовы к двум Карлам-революционерам.

Глядя на меня, непривычно-отрешенную, красящую ногти на руках и ногах, моя мудрая сестричка вдруг изрекла: «Слушай, а у тебя это серьезно». Мне тоже так думалось. Во всяком случае, со своего четвертого этажа я летела на крыльях. Наверное, нужно было чуть опоздать, остановиться где-то на лестнице и подождать, но я не могла потерять ни минуты. За искренность я получила награду - он ждал меня так, как никто в мире не сумел бы. Только за это я полюбила его в одночасье. Что говорить о моей светской сестренке — она отрывалась невинно, но по полной программе. Наш новый, такой преданный друг, отдавал нам все свое время. Делал он это радостно, щедро и так элегантно! Валютные бары и рестораны открывались перед нами в самое неурочное время, круизные суда, стоящие в Одесском порту, всегда были готовы принять нас в свои кондиционированные чертоги. С ним было здорово, с ним не было ничего невозможного. Днем наша троица была неразлучной, ночами мы гуляли одни. Стройные, загорелые, модно одетые, мы были не только эффектны, но и слишком уязвимы для чужих глаз. К сожалению, я поняла это поздно, пройдя через много наполненных горечью лет. А тогда я просто растворялась в любви, купалась в его радости. Бармен, яхтсмен, супермен — гордо сообщала всезнающая Катя - моя сестра познакомилась с ним в открытом море. Друзья уважительно кивали. Бармен, да еще из валютного бара — в этом было что-то очень уж непривычное, зато какое притягательное!

А еще он играл на рояле, мечтал научиться на саксофоне и пытался освоить степ. Оба мы обожали Эрика Клаптона, Высоцкого и малоизвестный фильм «Вавилон ХХ». Что мне было со всем этим делать? Он был лучше всех, иногда мне даже становилось страшно. «Разве так бывает?» — думала я. Но это действительно было: пляжи по утрам и качающиеся фонари ночью. Раньше я даже не думала, что наш город ведет такую бурную ночную жизнь. Ранняя жара спадала, ночью все по-другому, притягательнее. Иногда мы просто гуляли, частенько заходили в Пале-Рояль послушать джаз. Там собирались уставшие от неудач музыканты. Как они играли джаз! Иногда я завидую себе за возможность все это слышать.

Из нашего разнообразного времяпрепровождения больше всего мне нравилось заходить «на огонек» к Джону. Джон, по-простому Женя, был музыкантом. С моим Илюшей они когда-то плавали на пассажирском судне. Там Джон проворачивал свой маленький гешефт, как говорят деловые одесситы. Он всего лишь покупал мандарины в Батуми и продавал их в Одессе, сами понимаете, дороже. Вреда от этого не было никому. Конечно, он опережал свое время, и бдительные органы поступили с ним жестко — они списали негоцианта-Джона на берег, предварительно всучив ему «волчий билет», чтоб и мысли больше не возникало — заниматься бизнесом. Все что он смог тогда — устроился ночным сторожем в летний театр в Городском саду. Туда-то нас и тянуло, как магнитом. Илья был парнем компанейским, можно сказать, хлебосольным. Знал, чем порадовать друзей. Благо, возможности у него для этого были, и немалые — в то тревожное время валютные бары были просто нафаршированы дефицитом. Чем только он нас не баловал! Черная икра, источающий аромат севрюжный балык, соленые орешки, итальянские конфеты, продуктовый ряд может быть бесконечным.. Не зная правил дегустации и не будучи гурманами, мы запивали все это Крымским мускатным, джин-тоником или широко известным в узких барменских кругах, прорвавшим советское пространство ликером «Amaretto Disaronno". Выбирали в зависимости он настроения. Надо ли говорить, что у Джона от таких посиделок резко повышался тонус. Вечно голодный, он предчувствовал праздник живота, живую беседу, и при виде нас начинал суетиться немедленно. Все это изобилие мы смаковали на сцене. Ставили стол посередине — и сидели часами. Кроме нас, на сцене стоял зловещего вида черный рояль. Чего еще мне было желать тогда? Наверное, всей моей жизни было бы мало, чтобы удержать это время. Не дать ему просочиться сквозь пальцы, не дать исчезнуть этой музыке, смуглым рукам на клавишах, любимому лицу, запрокинутому ко мне. Тогда он играл "Feelings".

Какая музыка будет звучать в финале? Реквием по мечте? Или тошнотворное «Лебединое озеро»? Мы все-таки расстались, пережив наше общее лето. Было это закономерно или случайно, чей-то злой умысел или стечение обстоятельств? Не знаю. Разлучником стал его друг. Он и раньше недолюбливал меня — друг перестал быть главным, для него у нас оставалось совсем мало времени. Классическая ситуация, скажете вы. И все хорошее когда-нибудь кончается. И что не стоит горевать. И так далее, и так далее. Конечно, вы полны сострадания, вам даже кажется, вы сможете утешить. Но это моя жизнь и мои чувства. И моя боль. Жаль, но больно и сейчас...

Итак, в один из особенно счастливых дней мы вдруг попали под обстрел. Слова были подобраны искусно, они падали прямо в сердце, и они были наполнены ядом. Друг улыбался и рассказывал свой сон. Или то, что придумал, чтобы больше не видеть нас вместе. Я слушала и не понимала, почему до сих пор жива. Проще было бы умереть, но не получалось. Внутри меня все рвалось и просило о помощи, но ее не было. Тогда наступала другая реальность - мир перестал быть комфортным, он стал враждебным и непредсказуемым. И как же Ремарк и Хемингуэй — кумиры нашего поколения? Выходит, они тоже обманывали нас, сочиняя благородных героев? Но что мне они, если лучший из мужчин молчал...

Когда уходит любовь, остается блюз. Так говорят музыкально одаренные люди. Со мной он остался, но совсем в другом качестве. Блюз негров, работающих на плантациях, печальный и заунывный. Но жизнь продолжается, несмотря ни на что. Через несколько лет родился мой сын — самое большое счастье на свете. Женился и Илья. Я понятия не имела, как он живет. Это были жуткие девяностые годы. Стало опасно просто жить. А имея деньги, тем более. Кто-то из общих знакомых рассказывал, что он с женой и другом уехал в Испанию, пробыл там полгода, а дальше была Германия. С тех пор он там и живет.

Так получилось — больше мы не встречались. Я стала думать, что очарованье нашего общего прошлого только мне не дает покоя. Не желая того, я каждый раз сравнивала его со своими спутниками. И каждый раз это сравнение начисто перечеркивало едва начавшуюся любовь. О чем думал и как поживал в Германии мой и совсем уже не мой Илья я понятия не имела. Оставалось только догадываться. Что я и делала, не жалея своего воображения.

Позже, осваиваясь в Испании, точнее, на Майорке, я с интересом привыкала к семейной жизни. А образ моей бесконечной любви становился все более прозрачным и, наконец, стал мифическим. Неожиданно для себя я начала жить здесь и сейчас. Скажу вам больше – я даже стала получать от этого удовольствие.

Но, видно, Создатель выпустил меня в Мир как эксперимент того, сколько взлетов и падений может выдержать человек. Мне даже кажется, что существую в женском облике лишь потому, что женщины – более терпеливые и тренированные существа, а выживаемость их поистине безгранична.

Итак, со мной случилась история номер три. Она-то и объединила мое печальное прошлое с «благополучным» настоящим. Так вот, господа, слушайте сюда, как говорят в моем благословенном Городе!

Новшество интернета, сайт «Одноклассники» многим подарил иллюзию юности. Моему поколению романтиков он щедро раздавал воспоминания о любви, дружбе, неожиданные признания. Когда твои одноклассники, давно живущие за океаном, пишут; «Ты совсем не изменилась. Красивые женщины – как выдержанный коньяк – с годами лишь хорошеют», настроение резко взлетает вверх! И пусть ты сто раз понимаешь, что это всего лишь комплимент, дань нашей беззаботной юности, но кровь быстрее бежит по жилам, и блаженная улыбка целый день не сходит с лица.

А какие стихи написал мне Мишка Ройзенгурт, разбойник и умница, гордость нашего класса! Послушайте!


Буря мглою небо кроет,
Тих и тёмен Маривент.
Бальнеарио закроет 
Бармен, и на континент.

Кала-д-Орская лачужка
И печальна и темна,
Магалуф и Синдикато
Приумолкли у окна.

Выпьем смуглая девчушка
За чужие города!
Выпьем, где сангрии кружка,
Майонез, энсаймада?

Собрасаду нарублю-ка
Сердцу будет веселей
Тель-Авив, Нью-Йорк, Майорка
Станут ближе и теплей

И споём как та синица,
Про которую учил.
Вспомним страны и столицы
Где там вихрь нас носил?

Может, зверем я завою,
Ты заплачешь как дитя?
Вот и встретились с тобою
Только тридцать лет спустя...


Если учесть, что на Майорке он никогда не был, и стихи эти сочинил минут за пятнадцать, пока мы вспоминали детство, вам понятен уровень интеллекта Мишки, живущего в Бруклине? Даже строгие советские учителя называли его ходячей энциклопедией. Тем более, нелегко пришлось ему в антисемитском Союзе. Эмиграция стала счастьем, драгоценным подарком для дорогих моих одноклассников. И, слава Богу, и дай им Бог!

Каждая такая встреча в пространстве интернета были пиршеством души, напоминанием о самом светлом.

Все шло неплохо в моей жизни. С мужем было сложно, но интересно. Сын Ваня постепенно переставал быть хулиганом и превращался в слегка излишне подвижного, но спокойного и доброжелательного европейца. Неожиданно для меня он решил стать штурманом.

«В Одессе я не хотел говорить тебе, что это моя мечта – быть моряком», - как-то разоткровенничался он.

«Почему же?» - удивилась я.

« А у нас ведь не было знакомых в Черноморском пароходстве, а без знакомых – труба, меня бы не взяли в нормальный рейс. Да и учиться в Мореходке слишком долго. А здесь все так быстро и так интересно!»

« И так безумно дорого!», - подумала я про себя. Но сын был счастлив, а я радовалась вместе с ним.

И тут раздалось что-то вроде грома небесного. Он прозвучал в виде короткого электронного письма: «Ира, ты совсем не изменилась. Как у тебя дела?»

«Как у меня дела? Да теперь уж и не знаю, что сказать, Илюша... До этого все было в норме». Не волнуйтесь, это только мои мысли. Ничего такого я ему не сказала. А написала я, как рада его видеть, неважно, что только в интернете, как я пыталась его найти, но из этого ничего не вышло. И как он был дорог мне всю мою жизнь. И это была святая правда.

Он стал звонить. Сначала мы вспоминали прошлое – наше море, нашу любовь. Мы по-прежнему были на одной волне, чувствовали друг друга даже по молчанию. И как не хотелось мне верить, что он другой, надломленный, и это уже навсегда. А жизнь мучила и трепала его, будь здоров. Двадцать пять брака – для многих роковой срок, грань отношений, даже если брак успешный. А он просто смирился и лечил запойно пьющую жену. Лечил и кодировал ее время от времени, в общем, делал то, что положено делать в таких случаях. А когда нервы не выдержали – ушел, переехал в другой город, чтобы не видеть этого кошмара.

Мы так много и быстро пытались сказать друг другу. Это было похоже на счастье отчаявшегося человека. И все равно ко мне вернулась надежда. Я плакала по ночам от подступившего счастья. И тоски по прошлому. Я скучала по нас – молодым, вдохновенным, таким доверчивым…

Мне казалось – мы встретимся, и начнется счастливая жизнь. Общая жизнь, полная нежности. Но это был мираж - мой друг из прошлого совсем не стремился к совместной жизни. Как так может быть – не верила я - любить столько лет и не попробовать реализовать мечту. Но он упивался своими несчастьями, лелеял вечные комплексы и совсем не имел в виду новую жизнь со мной. И все мои попытки что-то пробудить в нем были обречены на неуспех. Помните, как в «Обыкновенном чуде» волшебник-Янковский говорил заколдованному принцу Абдулову (грустно, что их уже нет с нами). А говорил он примерно так: «Я засыпал все снегом. Я сделал все, чтобы они заблудились, и принцесса встретилась с тобой. А что сделал ты? Ты даже не поцеловал девушку… Уходи, ты мне не интересен.»
 Так постепенно иссяк и мой интерес. Ушла великая любовь. А я осталась, предоставленная себе, немного разочарованная, но спокойная. Странно, но я не чувствую себя покинутой, мне даже до странности светло. Сейчас мы вместе – я и мой город. Со мной мама, друзья и собака. Скоро приедет мой сын. Впервые за много лет внутри радостно и спокойно. Стало забавно смотреть на все чуть со стороны, иногда участвовать, иногда проходить мимо. Мне стало нравиться просто жить. 

ЛЕНА – ЗОЛУШКА

Посвящается Леночке,

с которой мы смотрим в одном направлении

Если и есть что-то действительно провинциальное в Одессе, так это наш аэропорт. Он маленький и совершенно бестолковый. Попав туда, вас охватывает единственное желание – улететь как можно быстрее, неважно куда. Именно в таком неуютном месте я встретила друга. Все так удачно сложилось из-за странной молодой девушки с ребенком. Назвать ее странной значит ничего не сказать. Ее провожала толпа родственников. Все они стояли за заграждением и, принимая в ней живое участие, наперебой советовали уточнить направление рейса. Что она и делала, не переставая перебегать из одного конца зала в другой. При этом приводила в тихое бешенство таможенников, постоянно спрашивая, действительно ли это рейс на Киев. Ребенок обреченно следовал за ней. Это было бы смешно, если б не было б так грустно. Девушка ускорялась, родственники подбадривали ее из-за стекла, ребенок кричал дурным голосом. И все вместе было похоже…, ну явно не на аэропорт. Напряжение постепенно передавалось всем нам и хотя кроме посадки на Киев, других рейсов не было, народ все-таки напрягся.

Когда я вошла в зал ожидания, там было шумно и нервно. Я огляделась. Чуть дальше, на безопасном расстоянии, стояла невысокая девушка в норковой шубке. Ее губы дрожали от смеха.

- Скажите, это самолет на Киев? – невинно поинтересовалась я.

- Теперь я в этом не уверена…Темные глаза прищурились, бровь иронично сдвинулась вверх, она еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

Ответ был более чем достойный, в духе Жванецкого. От души поздравив себя с неожиданным сюрпризом в день рождения, я пристроилась рядом, очень уж захотелось продолжить знакомство. Тем временем самолет все-таки появился и летел он, как ни странно, в Киев. Но что это был за самолет! Сиденья зловеще скрипели, окна наполовину были обклеены газетами. Тусклый свет периодически пропадал. Тогда появлялась стюардесса с кривой усмешкой и, двигаясь по проходу, отработанными движениями, как фокусник в цирке, включала мерцающую иллюминацию. Лена, так звали мою новую знакомую, свернулась калачиком внутри своей шубы, наружу были только глаза. Их выражение не предвещало ничего хорошего. Мы взлетели, стало еще страшнее. Позади нас, втиснутые в свои поломанные сиденья, скрючились ведущие «Городка». Юмор изменил и им. Наш самолет трещал и проваливался в ямы, вызывая закономерную тошноту. Скорей всего, он еще 25 лет назад должен был стать заслуженной кучей металлолома. Вместо этого его обрекли на постыдную жизнь - ни себе, ни людям.

Наверное, со стороны мы выглядели, как пара камикадзе, задумавших во что бы то ни стало прибыть в столицу Украины. Лене нужно было в посольство Великобритании, а я летела на встречу со своим любимым. «Похоже, мы не долетим,»- решилась на откровенное признание моя соседка. «Все будет хорошо», - с трудом выдавила я. У меня имелся козырь – день моего рождения. Родиться и умереть в один и тот же день было слишком сложно, практически невозможно. Да и вообще, в такой день нужно думать о светлом, развлекаться и радоваться жизни. Не знаю почему, но мне было неудобно все это озвучить. Поэтому мой оптимизм выглядел неубедительно.

Неожиданно для себя мы мужественно пошутили. Как это часто случается среди одесситов, на ум пришло выражение Жванецкого. И как это происходит всегда, юмор нас успокоил. Сатира вызывает сильные чувства. Это - как оскорбленная любовь, когда у тебя не остается ничего в запасе, нечего и бояться. Оказалось, мы обе знали все почти все его миниатюры наизусть. Через пять минут мы хохотали, как ненормальные, и хором цитировали «Одесский пароход». На душе стало намного спокойнее. Трудно объяснить, и если только вы не родились в Одессе, вам не понять, какой это кайф и кураж – вот так неожиданно встретить родную душу, человека, с которым ты немедленно начинаешь говорить хором. Мы говорили об Одессе - летней, так нам было уютней. Мы наслаждались родством душ, пока не наступила пауза. Лена в очередной раз процитировала что-то, но я не подхватила, как прежде. Оказывается, я не читала «Одесские дачи». Это был явный пробел в моем образовании.

- Обязательно купите и прочитайте, это такая роскошь, - посоветовала Лена. Она так много повидала за свою жизнь – жила в Японии, на Мальте, там родилась ее дочка. На время нашего знакомства дочурка ее была совсем крошечная. Одно цеплялось за другое, нам стало интересно друг с другом. Тут нас встряхнуло, мы подскочили к потолку, зависли там на секунду, что-то лязгнуло и хрястнуло - наш самолет приземлился. Не веря своему счастью, мы устремились к цивилизации. На подступах к ней, у выхода на летное поле, стоял мой любимый, и я рванула к нему. Это было похоже на возвращение к жизни. Итак, день рождения состоялся. Тактичная Лена, решила не присутствовать при нашей встрече. Она исчезла, растворилась в морозном воздухе, как будто и не было никогда ни этого жутковатого полета, ни моей удивительной соседки, ни нашего безудержного веселья.

Время шло, бежало вприпрыжку, я устраивалась в своей новой жизни. В Одессу приезжала ненадолго, всегда по делам. Про Лену и про наш сумасшедший ночной перелет вспоминала часто и с удовольствием. Бывают такие встречи-экспромты, они - как редкостные розовые жемчужины – нанизываешь любимое ожерелье и носишь на себе всю жизнь. Иногда перебираешь нежный жемчуг и вспоминаешь…

И вот я снова в Одессе. Листаю записную книжку. Вспоминается наш одесский Гуру: «Сейчас моя записная книжка пуста, а раньше там было столько достойных номеров». В моей книжке, к счастью, есть еще несколько номеров и среди них – мобильный моей попутчицы. Звоню и слышу знакомые, типично одесские интонации. И сразу вопрос:

- Так вы купили «Одесские дачи»?

- Не нашла, к сожалению. Наверное, маленький тираж.

- А я купила – Вам в подарок.

Мы договорились встретиться в симпатичном ресторанчике «Клара-Бара», он расположен в Городском саду, прямо рядом с туалетом. К счастью, соседство это не умаляет его популярности. Ходят туда люди интеллигентные и состоятельные одновременно. Редкое сочетание, скажете вы. Но так уж повелось. Там славно, а кухня просто отличная!

Лена здорово изменилась за прошедшие два года. Уверенность в движениях и блеск в глазах недвусмысленно намекали на дружбу с фортуной. А украшения на ней были просто фантастические. Мы сделали заказ. За салатом я услышала так любимую мной историю успеха. Сказка о Золушке, настоящий happy end в череде неприятностей, ошибок и разочарований. А героиня всего этого обыкновенного чуда сидела передо мной и выдавала свою историю, иногда разбавляя ее неизбитой шуткой или одесским анекдотом. Вот что приключилось с ней, когда мы расстались.

Оказывается, фирма, в которой Лена работала уже давно, поставила ей условие: либо ты получаешь британскую визу, летишь в Лондон и подписываешь там нужные контракты, либо мы тебя увольняем. Бедняга, она никак не могла остаться без работы. Те двести долларов, которые она зарабатывала в пресловутой фирме, целиком шли на зарплату няне двухлетней дочки. Жизнь и так была несладкая, думать об увольнении было страшно…. С таким вот тяжелым настроением моя подруга прибыла в аэропорт, где мы с ней и познакомились.

В посольстве ее помучили, как положено, но визу дали, и она полетела в туманный Альбион. В этой знаковой поездке значительная роль принадлежит аэропортам. Сейчас вы узнаете, почему. Итак, Лена, как и положено Золушке, выполнила все задания и сидела в Хитроу, ожидая свой рейс. Внезапно перед ней буквально нарисовалась, возникла из ничего средних лет элегантная женщина и нежно промурлыкала, глядя на ее бусы:

- Какой фирме принадлежат Ваши украшения? - Нужно сказать, что на Лене были прелестная вещички, которые она сама мастерила. Такое уж у нее было хобби.

- Лена Сё! - нисколько не теряясь, ответила Золушка. Дело в том, что она обладала нежной фамилией Сёмик.

- Первый раз слышу, но это не важно — я хочу их продавать! Меня зовут Антанелла, я являюсь представителем – тут шло название серьезной итальянской фирмы, давно и успешно торгующей бижутерией на мировом рынке, - и я бы хотела сотрудничать с этой кампанией. Кто является ее владельцем?

- Я… - скромно произнесла будущая принцесса.

С этого момента все закружилось, завертелось! Тыква превратилась в карету, мыши в кучеров, и наша Золушка понеслась на свой первый бал. Жизнь ее изменилась кардинально. Она стала Мастером, и ее украшения раскупались молниеносно. В новой жизни появились показы мод, богатые поклонники. Одесский бомонд приглашал ее на свои дни рождения, свадьбы.

- Я что-то вроде Свадебного генерала, - посмеиваясь над собой, - рассказывала Лена, - здорово, что ты сейчас в Одессе, сможешь быть на моей презентации. Это не совсем обычно – украшения будут демонстрировать мужчины. Надеюсь, тебе понравится. Не знаю, правда, как они с этим справятся... Мои цепи и браслеты довольно тяжелые — совсем не для нежных мужчин.

И был этот вечер. И все состоялось. Под блюз и под джаз выходили юные создания - босиком, в одних туниках, в цепях и диадемах. Египетский окрас делал их изысканно-порочными, а шуточные движения — «а ля Швартценегер» — придавали действу юмор, блеск и изящество. Одесский бомонд, видавший виды, был сражен и взят в плен первым же выходом. «Вау...», - восторженный шепот нарастал. И под конец — хрупкая Лена за руку с белокурым египтянином — под его жемчужной диадемой свисали длинные серьги. Выразительные глаза моей подруги сияли. Триумф был очевиден. «Итак, - читалось на ее лице, - теперь вы видите, что невозможное возможно, главное — талант. Все остальное не так важно».

В голове крутилось «Crazy for feeling so lonеly...I am crazy for feeling so good..." моей обожаемой Дайаны Кролл. Под такую музыку хорошо вспоминать. Я думала о тех, кого любила и о тех, кто любил меня. Думала с нежностью. О друзьях и прохожих, о том, что просто так ничего не бывает. Мне было тепло и уютно в этом такси, и я ехала домой. Вся моя жизнь вспоминалась так ярко, и я растроганно повторяла про себя: «Спасибо тебе, Лена».

Ф А Н Т И К И (Фрагмент из моего детства)

У меня есть твердое убеждение, что все самое главное с нами уже произошло. И случилось это, конечно же, в детстве. А все, что с нами сейчас — простое повторение, де жа вю. Один фрагмент моего детства навсегда врезался в память. И чем дольше живу, тем чаще и чаще возвращаюсь к этой истории.

Итак, мне 5 лет и я обожаю собирать фантики. Конфеты совсем не люблю, и это, как вы понимаете, сильно затрудняет мое увлечение. Приходится быть супер внимательной, следить за любителями сладкого, быстро подбирать разноцветные бумажки и незаметно унести к себе. А там уже разглаживать, нюхать, перебирать. Запахи из детства, какое же это наслаждение! Со временем фантиков набралась целая пачка — от «Мишек на Севере» до разнокалиберных «Гулливеров» и «Белочек». Это был настоящий клад - я чувствовала себя богатым человеком. Но счастье было скоротечно. Все так печально закончилось, когда моя бабушка решилась на генеральную уборку.

Жили мы тогда впятером в двух смежных комнатах большой коммунальной квартиры. Места ни на что не хватало, и бабушка истово сметала все, что попадало под руку. Легкие красочные фантики, подгоняемые веником, изящно полетели в мусор. Это я представила потом, а тогда я печально бродила по квартире и никак не могла понять, куда же они запропастились. И все искала, искала... А бабушка, понимая, что погорячилась, молчала, как партизан. Призналась она через несколько дней, чтобы прекратить бесполезные мои поиски. Вот тогда на меня и обрушилось нешуточное горе. Было так больно, что помнится и сейчас. И была большая несправедливость в том, что и бабушка, и мама посчитали это все ерундой, не стоящей и ломаного гроша.

Я была одна со своим горем, пока с работы не вернулся мой отец. Он, все и всегда превращающий в шутку, не рассмеялся, а вдруг стал очень серьезным. Понял все за секунду, одел на меня пальтишко, и мы вышли на улицу. - Ничего, дочура, не дрейфь. Мы с этим справимся. - повторял он. А я верила я ему беззаговорочно, но все равно не понимала, как можно справиться с такой бедой. За две минуты мы преодолели квартал и уже входили в кондитерский магазин «Лакомка» на углу Дерибасовской и Екатерининской. Сейчас его, к сожалению, нет. На его месте — одноименный ресторан в псевдоукраинском стиле. А тогда, в моем детстве, это был настоящий Клондайк. С открытым ртом я слушала, как мой отец объясняет продавщице, что нам собственно нужно. А нужно нам было по одной конфете каждого вида. - Моей дочуре, для коллекции!

Сердобольная продавщица, умиленно смотревшая на нас: меня, задыхающуюся от восторга, и отца, говорят, он был поразительно похож на Джека Николсона, с радостью кинулась все это взвешивать. Весы кряхтели под тяжестью конфет, получилось почти три килограмма. И это было гораздо больше моей предыдущей коллекции. - Будешь их есть? - это он просто так спросил, для веселья, отлично зная, что мне нужны только фантики. ---Не буду, - с восторгом прошептала я. - Ну тогда давай — раскрывай их все! И дело пошло — вдвоем мы быстро выпотрошили шоколадные батончики, и в руках у меня новые, яркие, шелестящие бумажки. Их так много!

Мы идем по улице вместе с отцом — его рука держит мою ладошку. И на свете нет человека, счастливее меня! С этого момента я ничего не боюсь. Что бы ни случилось, он придет и станет на мою сторону. Я знаю: так будет всегда. И сейчас, когда от боли сжимается сердце, он появляется со своей неповторимой улыбкой, берет меня за руку и уводит от беды. Уже десять лет его нет со мной, а он все равно улыбается мне. «Не унывай, дочура, мы обязательно справимся — ты и я!»

ГУСИНЫМ ШАГОМ - В ГОРОДСКОМ САДУ

Отец мой обожал шутить, а я обожала его и эти моменты. Чего мы только не вытворяли, гуляя по улицам нашей Одессы. Одним из самых веселых приколов было - ходить гусиным шагом и шокировать прохожих. По команде: раз, два, три — мы опускались на корточки и, гордо поводя головами, шествовали гусиным шагом куда-нибудь в сторону Дерибасовской. Когда тебе пять — семь лет, приятно видеть повышенный интерес со всех сторон и даже чувствовать себя гвоздем программы. Но отцу этого было явно недостаточно — частенько ему хотелось усилить драматургию — и после легкой гусиной разминки наша бесшабашная парочка разыгрывала пьяного отца и отчаявшуюся дочь. Для этого мы находили какое-нибудь конструкторское бюро или бухгалтерию с исключительно женским коллективом, и наше шоу начиналось! Надо сказать, что в Одессе такие Богом забытые заведения обычно находились в полуподвальных помещениях, и вид из окон был единственной отрадой уставших от чертежей и балансов женщин. И тут появлялись мы! Представьте себя элегантного и совершенно пьяного мужчину и худенькую девочку, которая хватала его за руки и тащила домой.

- Папа, пожалуйста, идем, ну, идем. Не оставляй меня, папа, ты же хороший! А ничего не соображающий, лыка не вяжущий отец отпихивал дочку и все норовил упасть или облокотиться обо что-то неподходящее. Например, о сердобольных женщин, выскочивших из постылого подвала в вечном порыве помочь, научить и даже спасти.

- Как же Вам не стыдно, молодой человек. Посмотрите, до чего Вы довели ребенка! Когда она последний раз ела? Она же у Вас, как из концлагеря. Идем, детка, у меня осталась вареная колбаска и квашенная капусточка. Оставь его, пусть мучается один. - Так говорили пожилые.

А молодые почему-то больше интересовались моим красивым отцом, наперебой предлагая помочь отвести его домой. Одинокие и романтичные, они были явно заинтригованы и наивно надеялись, что такая запущенная парочка живет без материнской заботы. И пьянство их не смущало, любая женщина уверена, что ее любовь изменит, спасет, сделает из пьяного — положительного человека, члена общества. Но тут я интуитивно улавливала опасность для нашей семьи и быстро меняла репертуар, завывая дурным голосом: «Ну, пожалуйста, папа, мама нас уже ищет! Давай, облокачивайся об меня, я буду тебя вести. Идем скорей, а то мама пришла с работы и не знает, где мы». После этого молодые и почти молодые постепенно рассасывались, а пожилые требовали немедленного протрезвления и достойного отношения к малышке-дочке. Я чувствовала, что и отцу хочется смены декораций, и мы нетвердым шагом с жутковатым пьяным рычанием устремлялись прочь от благодарных зрителей.

В это время мама моя отнюдь не скучала, а была очень не прочь отдохнуть от нас. Кроме того, она находилась в состоянии написания кандидатской диссертации. Процесс шел туго, единственный, кто помогал, был черно-белый кот Томас, всегда возлежащий на огромном письменном столе и слегка шевелившийся под бумагами. Все остальные только мешали. Среди мешавших был мамин научный руководитель со странным именем Аристарх. Он был молодым, но уже маститым философом. Школа, им же созданная, куча поклонников-аспирантов, которые ходили по пятам и ловили каждое его слово - все это рано наскучило вальяжному профессору.

Мне так кажется теперь. А тогда я не могла понять, почему он так долго гуляет с моей мамой по Городскому саду и не понимает, что мы тоже здесь - ждем ее, и скучаем, и отец совсем грустный. Я прижимаюсь к нему боком, но он почти не замечает меня и даже не слышит моих вопросов. «Какой странный человек, этот профессор, - думала я, — взрослый, но плохо воспитанный». И тут мои грустные мысли прерывает неожиданная команда: «Раз, два, три!» Я машинально вскидываю голову и мы, особенно синхронно чеканя гусиный шаг, начинаем медленно двигаться в сторону прогуливающихся. Мы движемся низко и быстро замечаем, что в их рядах начинается смятение. Бедная мама, она видела нас и раньше, но старательно делала вид, что мы не имеем к ней никакого отношения. Теперь она напугана, и уверена, что наша цель - поиздеваться над ученым и светлым умом. Моя мама всегда была очень наивной, как говорил Паниковский «человеком раньшего времени». Искренне полагала, что профессору она интересна как коллега, и цель их прогулки — разговоры о науке. А отец считал по-другому. Он был выходцем из раскулаченной семьи, с семнадцати лет — на войне. После службы в Германии приехал в Одессу, поступил в Университет, там и встретил маму. Ей было девятнадцать, когда они поженились, ему - двадцать восемь, и он видел так много героизма и предательства. И горя всегда было больше, чем счастья. Легкий, веселый, он казался легкомысленным. Но как это было обманчиво! Ясно, он видел людей насквозь, и его чутье утраивалось, когда что-то угрожало его любви.

Этот момент я вижу, как в замедленной съемке — они сбиваются с шага, с разговора, со всего. Они застывают и смотрят на нас. Мы приближаемся, как неизбежность, как реальность, как жизнь. Мы почти рядом — два печальных гуся — тут мамины нервы не выдерживают. «Придурки!» - кричит она, но как-то не зло. Приподнимает меня, толкает в спину отца и быстро уходит вместе с нами из надоевшего Городского сада.

Конец прогулки. И нам потом долго не хотелось шутить… Гораздо лучше было гулять втроем возле моря, читать вслух перепечатки «Мастера и Маргариты» или играть с котом Томасом, который все чаще спрыгивал к нам с опустевшего письменного стола.

    

МОЙ ДРУГ РОБЕРТ

Когда я представляю себе Роберта — умное породистое лицо, худощавая высокая фигура, облаченная в элегантные, мягких тонов костюмы, стоящие целое состояние (не его, а мое, конечно!) - первое что приходит в голову - как он мог возникнуть в нашей стране. И не только родиться, но жить и процветать там. Мой однокашник, бой-френд близкой подруги, друг и шеф одновременно в течение многих предотъездных лет — странное чувство я испытываю к нему. Выражаясь старомодно, перед ним я снимаю шляпу, которую, к сожалению, почти не ношу.

Наша встреча произошла случайно, лет через 20 после окончания школы. В то время я работала в одесском журнале «Пассаж» и была послана им же, снимать огромный торт, созданный фирмой, кажется, «Беккер», но я могу и ошибаться. Но какое значение имеет эта, всего лишь небольшая прелюдия к нашей встрече.

Не сознавая важности этого вечера, да и откуда, я натянула джинсы, правда, белые, легкий свитер, и вперед — на Морвокзал, в концертный комплекс! Пока мой фотограф Олежка снимал все подряд, я уселась на диванчик в углу, под лестницей, и занялась своим любимым делом — созерцательством. И надо вам сказать, было что созерцать. Такого количества женщин в брильянтах и мужчин во фраках и бальных туфлях мне видеть не приходилось. «Что происходит?» - спрашивала я Олега. «Похоже, что-то затевается, а вот что...» Это уж точно - что-то затевается, и это что-то - супер грандиозное... И вдруг я увидела Роберта. Узнала я его сразу по вежливому вниманию, которым он одаривал толпу устроителей, взявших его в кольцо. Он не раздавал распоряжения, он просил, советовался, интересовался.

Этот стиль общения, столь характерный для него, частенько приводил людей в замешательство. Странно, но таким он был и в детстве. Всегда ровный с друзьями, при этом лидер; всепрощающий и мудрый с истеричными преподавателями. Это я про советскую эпоху. И сейчас он был не похож ни на олигарха жестокого нашего времени, ни на рафинированного интеллигента. От него исходили легкость и мощь одновременно. Наверняка его случайное окружение чувствовало это, они буквально висли на нем. Такое всегда притягивает. В их плотном кольце не было места для посторонних. Но для меня он был другом детства, спутником юности, веселым первооткрывателем одесских ресторанов, гидом по взрослой таинственной жизни. Все остальное значило мало или совсем ничего — я раздвинула его окружение и встала рядом.

«Привет, Лёка! Ты меня еще помнишь?» - этим ласковым именем мы называли его в школе. Конечно, он помнил, а если нет — напряг память и назвал мое имя. Толпа, вначале шокированная моей одеждой и моим нахальством, наращивала недовольство. Увидев искренний интерес, их агрессия стала убывать, как сдувшийся воздушный шарик, но отступать с завоеванных позиций они не собирались. Мы с Робертом немного поговорили - ни о чем, и я отпустила его руководить праздником. А праздник начинался нешуточный! 100-летие торговой марки «Шустов» - это вам ни хухры-мухры. Да еще с таким размахом!

Были там и богато сервированные столы, и девушки-амазонки в платьях коньячного цвета. И французское шампанское — рекой, и икра — ложками. И показ последней коллекции «Шустов» со стройными манекенщицами, на которых что-то было одето, но совсем немного. И экран на всю стену, и это, заметьте, в 1999-м году! И павильоны с цветами и напитками. А салют над морем под музыку Вивальди! А королевские подарки гостям напоследок... Да-с, батенька Шустов Николай Леонтьевич, прославили Вас в Одессе, да и переплюнули в широте и размахе. Но не стоит грустить — жизнь не стоит на месте, да и народ здесь ушлый, с кандибобером, просто так ничего не делает.

Скоро мы встретились вновь в стенах его завода, и Роберт показал мне, чего он достиг за эти годы. Я увидела виноградные саженцы, завезенные из Франции, цех спиртокурения, похожий на музей современного искусства, с медными перегонными аппаратами, дубовые бочки для хранения спиртов, и его самую большую гордость — виноградники. Да, тут было чем гордиться — огромные поля стройных, изящных виноградников, капельная система орошения — лучшая в Израиле — питала их водой, минералами и витаминами. И все это, конечно, управлялось компьютерами.

На полях работали люди, которых выбросили из колхозов и совхозов, а Роберт их приютил, дал хорошую зарплату. Поразительно было видеть, с каким уважением он говорил с ними. Они же звали его «Рубенович» и платили ему полной преданностью. Я смотрела во все глаза и удивлялась — как все это уживается в одном человеке. Светский от кончиков ногтей до ботинок, элегантный, гурман и меценат — он создал империю, равной которой не было в Европе. Сельскому хозяйство или фермерству, как хотите, он придал мощь, размах и стабильность.

Улыбаясь моему потрясению, Роберт мягко взял меня за локоть. «Напиши об этом, ты ведь так здорово писала сочинения в школе». Он прав — было дело. Мне тогда казалось это несложным - с нашим учителем русского языка и литературы. Кулеша Владимир Антонович, он обучал еще мою маму в Женской Гимназии. Мы дали ему прозвище «Пуфик». Он был маленьким и толстым. А еще ужасным романтиком и старым холостяком. До сих пор помню, как он грассировал на прекрасном французском, произнося диалоги из «Войны и Мира» Толстого. А когда рассказывал о Наташе Ростовой, я видела слезы в его печальных голубых глазах. С ним вместе мы спорили с нигилистом Базаровым, для нас он превращался попеременно в Манилова и Чичикова в «Мертвых душах»! Многих моих одноклассников Пуфик раздражал, но были и те, кто его боготворил. В эту группку входила и я. Чего уж точно не было на его уроках, так это равнодушия.

Именно тогда я поняла, как выражать мысли на бумаге, и что даже возможно получать от этого удовольствие. От обычного школьного отвращения к русской литературе мы навсегда были привиты любовью к ней. Пуфик трудился над нашим девственным разумом, как раб на галерах. И через столько потрясений и лет, при каждой встрече моих одноклассников — первый тост всегда за него, человека не от мира сего и Учителя от Бога. Это то, что было общее у нас с Робертом — наше детство, учителя. И, главное, родство душ, со временем ставшее лишь крепче.

Иногда, уже работая вместе и спасаясь от деловой рутины, мы вспоминали... И было что. Например, кто из вас может похвастаться, как однажды пришел он, безмятежный, утром в школу, а школы нет? Это не шутка, не розыгрыш, школа действительно лежала в руинах. Под ней проходили катакомбы, что-то нарушилось, и в один «прекрасный» день, вернее, ночь, она взяла и провалилась в небытие. Наверное, у большинства из нас имелись ангелы-хранители. Представьте, если бы это случилось днем, во время занятий...

А тогда нас обуревало ни с чем несравнимое ощущение счастья, что долго не будет занятий, что весна, и грядут перемены. Помню, какие потрясенные стояли мы в то утро. Пока Роберт не собрал нас всех и не повел в кино. По иронии судьбы фильм, который мы смотрели тогда, назывался «Любить человека».

Именно благодаря ему, моему Другу, я начала писать. Сначала статьи о Шустове. А потом истории из моей жизни. В редакции журнала «Пассаж», где я работала в то время, к моему внезапному увлечению отнеслись, мягко говоря, скептически. Одна только дружба с Робертом вызывала отчаянную зависть. Особенно его бережное отношение ко всему мною написанному. Я рассказывала о его меценатской деятельности, которая была совсем уж за кадром. Кампания «Шустов» в ту пору не сходила ни с уст, ни с экранов, но лишь как спонсор ночных клубов, модельных агентств, устроитель роскошных вечеринок. И это чистая правда. Но было и другое — детские фестивали на базе школы Столярского, реальная помощь музеям, интернатам, школам, Одесскому Филармоническому оркестру, организация концертов Башмета, Хворостовского и многое, чего не упомнишь.

Закономерно, что эти статьи начали вызывать зависть и возмущение моего начальства. Оно, начальство, отчаянно искало встречи с сильными мира сего, я же просто дружила и сотрудничала. С ними встречаться никто не желал, а меня принимали с радостью. Представляете, как им хотелось поставить меня на место, и способ нашелся — они стали править все, мной написанное. Наступило двоякое время — с одной стороны я реализовывала себя как журналист, и это было счастье. С другой — видеть свои статьи выхолощенными, переделанными, и кем - безграмотным редактором - было слишком тяжело.

Меня обуревали эмоции, что легко читалось на моей растерянной физиономии. Во всяком случае, для тонко чувствующего Роберта это не составило труда. В один из особенно тяжелых дней у нас с ним произошел разговор:

«Как дела, Ирочка?» - это был не праздный вопрос, он спрашивал особенно участливо. Поэтому я и ответила: «Да как тебе сказать...»

«Скажи честно», - он не улыбался, внимательные глаза в пушистых ресницах оставались серьезными.

«Понимаешь, Роберт, они правят мои статьи. А это, как дети... Они тоже выстраданные, даже самые жизнеутверждающие».

«Бездарность всегда реализовывает себя за счет других. Не бери в голову, не расстраивайся.»

Но, видя мое еще больше погрустневшее лицо, добавил: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Иди ко мне работать. Будешь писать, о чем хочешь, и никто не посмеет тебе указывать. Подумай об этом!»

О чем тут думать, он еще спрашивает! Это же счастье — работать с ним! Никогда в жизни у меня не было нормальной работы. А тут - «Шустов» - самая элегантная, модная, продвинутая кампания в Украине! Каждый мечтал заглянуть за забор предприятия, хоть чуть-чуть подсмотреть в глазок, что там происходит. И мне, именно мне делают такой царский подарок! Я буду работать с Робертом, и надо мной не будет больше тупых, завистливых начальников. Все это мгновенно промелькнуло у меня в голове. Как же я была счастлива в тот так тоскливо начавшийся день!

И это нереальное счастье продолжалось семь лет, до самого моего отъезда за границу. Сейчас есть что вспомнить, о чем поговорить с сыном. Он был свидетелем моей работы, всех безумных проектов, которые я так удачно реализовывала. Впервые в моей взрослой жизни я чувствовала себя защищенной. Такой же счастливой и безмятежной, как в детстве. Это редкое в наше время ощущение стабильности довелось пережить и моему сыну. Благодаря Роберту.

Нужно сказать, что мой бывший муж никогда не помогал нам ни деньгами, ни, слава Богу, советами. Я не в обиде, такой уж он человек. Но сын рос без отца, и, как выяснилось позже, из-за этого сильно комплексовал. Дрался, самоутверждался, никакие занятия спортом, английским и всем чем угодно — не спасали от улицы. В тот год ему было двенадцать. И был в то время у него учитель физкультуры, обычный жлоб, каких много. Иногда, проходя через стадион, я слышала, как он покрывал матом своих учеников. Сын унижений терпеть не желал, и физрук поступил с ним жестко — завел в свой кабинет и избил. Без свидетелей.

Уже дома я увидела шею — в гематомах, плечи и руки - в синяках и ссадинах. Сын смотрел на меня молча, но красноречиво. Он просил о защите, а я судорожно думала, что делать. Напрягать Роберта ужасно не хотелось, кроме того, он был в отъезде. «Не плачь, мы восстановим справедливость. Я напишу письмо директрисе», - утешала я его. Наивная, я и не догадывалась тогда, что у директрисы к нашему обидчику было особое отношение, не только как к личному шоферу, но и как к молодому любовнику.

Конечно, я примерно знала, какая реакция будет на это письмо. Это была своеобразная игра. Я сделала вид, что понимаю, что она и не догадывается, какие злоупотребления происходят в школе. А я довожу до ее сведения. И жду акта справедливости. Пусть недобросовестный учитель понесет наказание. И все в таком духе. Получилось письмо-крик о помощи. Наверное, сын ждал другого. Во всяком случае, когда на следующее утро мы шествовали в школу, вид у него был особенно хмурый. И он был прав. Как говорит мой обожаемый гуру Михал Михалыч Жванецкий в миниатюре «Нормально, Григорий, отлично, Константин»: «У нас сложилось впечатление, что нас там совсем не ждали». Но даже это гениальное произведение в самой малой мере не передает, до какой степени нас не ждали там, в кабинете директора.

Мое письмо читать никто не собирался. Зачем-то пригласили учительницу русского языка и литературы, до удивления безграмотную молодую женщину. Кстати говоря, она была студенткой моего отца, он даже помогал ей писать диплом. Он многим помогал, и всех своих студентов считал достойными. Думаю, он часто ошибался... К сожалению, и этот раз не был исключением. Вновь прибывшая учительница начала кричать прямо с порога. Она кричала и размахивала сочинением моего сына. Сочинение было о школе, смешно написанное, что-то там он критиковал, кстати, необидно, в гротесковом стиле. В таком возрасте не признают авторитетов, и все летит в тартарары. А они неплохо подготовились, выходит, знали, что я приду. Так же, как приходили и другие родители, оскорбленные физруком. Оказывается, мы были не первые в череде его жертв. Он частенько распускал руки. Я все размышляла. Появились и другие учителя. Они дружно, в едином порыве, пытались довести, что сын у меня — малолетний бандит и получил по заслугам. Я, рожденная здесь, а не в каком ни в Лувре, все равно не понимала, что происходит. Самосуд приветствуется, все орут. Я еще немного помолчала, потом мне стало все равно, и я поднялась: «Ладно, девушки, все понятно. Пошли, Ваня», - и мы отчалили. В коридоре стоял виновник всей суматохи. В общем, славная подобралась компания. И здесь, в этой школе, он учится, проводит полдня, мой сын. Видно, выражение моего лица не предвещало ничего хорошего, и на этот раз физрук не рискнул обратиться с угрозами.

В понедельник вернулся Роберт и я, конечно, пришла к нему. «Слушай, я так часто гружу тебя своими проблемами...», - невесело начала я. А он перебил: «Ну что ты, Ирочка, какие проблемы. Рассказывай. Что у тебя случилось?»

И тут я разрыдалась. Так безысходно мне стало, так жалко сына, всех детей, с которыми могут что угодно делать учителя-садисты. И очень стыдно своей беспомощности. И того, что все мы, в сущности, просто овцы.

А Роберт понял сразу. «Что-то с Ваней», - не спросил, а констатировал. И молча ждал, когда же я успокоюсь и начну говорить. Он очень расстроился, мой друг, дослушав историю до конца. А потом вызвал секретаршу и объяснил ей, кому позвонить. «Я не хочу все это слушать, - голос звучал жестко, - бить хорошего, умного мальчика... Этого гада мы уволим за полчаса». И растравляя себя, все повторял: «Издеваться над детьми...»

Уволить — не уволить. Это было заманчиво, но опасно. Устроился физрук в районной школе неплохо, сейчас бы сказали - жирно. Кроме своих дел с директрисой, он имел тренажерный зал в полном распоряжении и регулярно стриг с него купоны. Поддашься порыву, дашь согласие, а потом — что? Каждый момент, когда сын задерживается, трястись от мысли, что его могут подстеречь где-то, избить, покалечить. Проучить — да. Но не увольнять.

Нужно сказать, что проучили его знатно. Детям — на радость, директрисе — в назидание. Гороно, облано полгода трясли школу, проверяли все, что можно и нельзя. Отделение милиции тоже в долгу не оставалось — приезжали именно тогда, когда шли уроки физкультуры. Присмиревшего физрука на глазах, не верящих своему счастью детей, грузили в машину и увозили. Сына, конечно, занесло так высоко, что он никак не мог остановиться. Он был кем-то вроде Робин Гуда. Защитником слабых и угнетенных. Дети, снова уверившиеся в торжестве справедливости, с чувством пожимали ему руку.

Честно говоря, история затянулась. Нужно было ее завершить. И Роберт предложил:

- Давай устроим его в нормальную школу. Какие здесь есть нормальные?

- Ришельевский лицей, - несмело произнесла я, - но он не потянет, там сложно.

- Подтянется и будет учиться, - для Роберта это было обычным делом — поднимать людей над их уровнем. Он часто делал добрые дела и быстро забывал об этом.

С этого дня началась новая эра для моего сына. Ах, Ришельевский лицей, Ришельевский лицей! Блестящие учителя, насыщенная жизнь вне уроков. Ни в одной школе не видела я такого трепетного отношения к детям. Чего только стоили походы в Крым, регулярные поездки в Карпаты. И всегда рядом были учителя — друзья и союзники. Сын оттаял, он участвовал во всем в меру своей неуемной активности. Стоило, например, 1-го сентября прийти в школу, чтобы увидеть праздник Первого звонка. Это было не просто красиво, но и содержательно. Все, что ни делалось там, было на высоком уровне. Поэтому, и не только, когда я слышала гимн Лицея: «Виват, Лицей, виват!», - я чувствовала, что все гармонично в этом лучшем из миров.

Жизнь разбросала нас по миру. Я тоже — далековато от любимого города. Но когда приближается очередная поездка в Одессу, внутри поселяется радость оттого, что я обязательно увижу моего Друга. Я всегда долго ищу для него лучшее из майорских вин. Расспрашиваю, советуюсь. Он вежливо расхваливает привезенное мной вино, но пьем мы всегда другое, из его запасов. Сидим, вспоминаем, шутим, смеемся. Время останавливается специально для нас. Такие моменты дорогого стоят! И совсем не важно, сколько промчалось лет, мы каждый раз искренне рады друг другу.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ЛЮБВИ (Деррик)

Посвящается Ире и Юре Кравцам

Мой сын не дает мне скучать. С ним приходится быть начеку, даже сейчас, когда ему уже двадцать один. А во времена этой истории— смешной и грустной одновременно - ему было всего одиннадцать. Так что, можете представить!

Не помню, с чего все началось, но однажды сын и мама приступили ко мне одновременно с просьбой о собаке. У нас всю жизнь были коты — толстые и мохнатые — мы с сыном подбирали их на улице - блохастых, худых, очень больных - выхаживали, откармливали, и они превращались в роскошных красавцев. Это была моя гордость и моя услада. А тут собака... Я пребывала в полной растерянности. А они наступали. Мама говорила, что мальчику нужен друг, особенно в подростковом возрасте. Бедный мальчик «со спичками», знающий мою ему безотказность, добыл где-то открытку, изображающую упитанного боксера, с жалостливой надписью «Найди меня!». Понятным образом, открытка всегда оказывалась в поле моего внимания — на обеденном столе, и на письменном, где я писала свои статьи. Она могла пребывать даже в ванной, заслоняя любимые духи.

Я продержалась пару недель, понимая, что все заботы о животном лягут на меня и маму. Но как-то рано утром, сонная, я вышла на кухню и, плохо ориентируясь после сна, протянула руку к банке с кофе. Тут я, конечно же, наткнулась на прилично примятую открытку с бедным беспризорным боксером. Мои дорогие сообщники — мама и сын - ясное дело, стояли рядом. Таким образом они наблюдали за мной уже почти месяц. И тут мои нервы не выдержали, сердце дрогнуло, я осознала, что побеждена. «Ладно, - сказала я, - только искать будете сами». В сей же момент мне под нос была подсунута газета, где все объявления о боксерах были любовно обведены разноцветными фломастерами.

Сын сопел мне в спину и тыкал пальцем в телефонный номер. Я позвонила. Обладательница целой боксерской семьи оказалась ко всему еще нашей соседкой. Нас обрадовали, что боксер еще есть и пригласили на вечер. День пролетел, как метеорит, было много дел и встреч. Конечно, я вполне могла бы забыть о томящемся без нас щенке. Но не с моим сыном. Пару раз мне даже пришлось отключить мобильный, чтобы не слышать в 15-й раз, как здорово будет нам вместе с собакой. И по его твердому убеждению, собака обязательно должна быть девочкой-боксером.

И вот мы дружно шагаем в соседний дом. Войдя в парадную, я слегка сжимаюсь от раскатистого лая с третьего этажа. Все же я привыкла к кошкам! Но обещание нужно выполнять, и мы заходим. Фантастика, но это действительно была девочка! Совершенно очаровательная, тигриной масти, с белоснежными лапками. Ваня тут же по-хозяйски схватил и сжал ее в объятиях. «Мама, погладь скорей, она такая бархатная!», - требовал неугомонный бас. Я прикоснулась... и все... Это было на всю жизнь. К сожалению, собачий век слишком короткий. Вот и сейчас наша Тисса совсем седая, но не утратила ребячливости. В свои десять — это такой же ребенок, что и в то солнечное апрельское утро, когда сын, провозившись всю ночь и так и не заснув, сам пошел забирать нашу малышку. И принес ее, бережно держа под своей курточкой.

А через неделю оторвалась и я, утвердив свои амбиции, и принеся из редакции котенка. Тогда я работала в журнале «Пассаж», помогая господину Голдовскому залучать богатых клиентов и делать это печальное предприятие прибыльным. Но речь не о том. Редакция находилась на Дерибасовской, рядом с Ирландским пабом. В этом дворе предприимчивый Голдовский скупил практически все. Рекламный отдел располагался в ранее жилом помещении с кухней и ванной, с высоченными антресолями. Помню, входная дверь была открыта даже в лютые холода. Не знаю, что преобладало — Сашина гостеприимность вкупе с надеждой — вдруг заглянет на огонек потенциальный жирный клиент или просто пофигизм — не хочу чинить и отстаньте. Следствием этого были вечный грипп и простуды. Все мы пребывали с хронически повышенными температурами, к тому же голодные, так как жили с мифических процентов от рекламы.

Но голодный человек — человек действия, видимо, это отлично знал не по годам мудрый Голдовский. А мы, понимая, что волка ноги кормят, пребывали в неуемном поиске рекламодателей.

Вместе с нами жила такая же голодающая кошка Машка, регулярно рожающая там же, в холодной кухне. Сердобольные поварихи и официантки из Ирландского паба принимали роды, а уборщица тетя Валя железной рукой забирала новорожденных. «Чтобы не были бездомные», - разумно вещала она. А мне было страшно даже представить, что она делает для этой благой цели. Но кошка была умница, и ей явно хотелось, наконец, реализовать себя в материнстве. Поэтому в один прекрасный день, а это была поздняя в том году Пасха, она родила четырех малышей прямо на антресолях. Были выходные, и кошка Манька блаженствовала в одиночестве, вылизывая разноцветные шубки, наполняя своим молочком их нежное нутро.

Когда мы вернулись, обалдевшие от непривычного отдыха, я не сразу поняла, что нашего полку прибыло. Кошачья мать, как искусный дирижер, блестяще управляла своим оркестром. Она запретила котятам пищать, и не одного звука не доносилось с кухонных антресолей. Когда тетя Валя, поняла, что здесь что-то нечисто, было уже поздно. Четыре комочка стали двухнедельными котятами, и весь наш, вечно нуждающийся в тепле, рекламный отдел, был от них просто без ума.

Мы дали обещание — пристроить котят, тем более они были настоящими красавцами. Вообще это была очень дружная семья. Маня была верной подругой и самоотверженной матерью. А папа — дымчатый перс — проводил рабочее время в Ирландском пабе, добывая пропитание для кормящей жены. Вечером он приходил в ту же редакцию, таща в зубах что-то аппетитное. Пока Маша питалась, зачерпывая лапой водичку, чтобы запить сытный ужин, дымчатый отец играл с детьми. Глядя на эти жанровые сценки, мое эстетическое чувство разогревалось с поразительной быстротой. Дома была маленькая Тисса, а на работе один пушистый красавец не давал мне покоя.

Это была любовь с первого нюха. Узнав от возмущенной тети Вали, что на антресолях появились котята, я несколько раз в день приставляла высоченную стремянку к стене, влезала на нее, чтобы наблюдать счастливую мать и постоянно сосущих ее отпрысков. И каждый раз при моем появлении от них отделялся один, самый яркий, бело-черно-коричневый… Он полз ко мне, смешной, с еще непрорезанными глазками. Приближался и застывал. Я гладила его, целовала и понимала, что его я никому не отдам.

Так и получилось. Наша семья увеличилась на кота и собаку. Тисса прибыла к нам уже с готовым именем, а котенка нужно было как-то назвать. «Он же пасхальный, давай назовем его Лукой», - предлагала я. Но сын любил оставлять последнее слово за собой. «Какой же он Лука, мамочка, он такой толстяк, настоящий пончик.» Так Лука трансформировался в Пончика, а Тисса (она была старше на целый месяц) полюбила его, как родного сына.

Они жили дружно, наши животные. Когда Тисса была на прогулке, Пончик ждал ее, не отходя от двери. А Тисса, вернувшись, радостно его вылизывала. Однажды привычный ритуал был нарушен. Сын ушел гулять с собакой, а я не увидела у двери кота. Оказывается, он спрятался за холодильником, казалось, чего-то сильно боялся. И был прав. Когда вернулся мой непредсказуемый сын, перед ним в дверь прошмыгнул... огромный черный доберман, за ним задумчиво плелась наша Тисса.

«Это доберман, он беспризорный! Он кинулся к Тиссе и пошел за нами!», - возбужденно объяснял мне Ваня. Я хотела возмутиться — для нашей маленькой квартирки и одной собаки было слишком много — но он был такой элегантный, блестящий, наш новый знакомый. По-настоящему я растерялась, когда он вспрыгнул на кровать сына и громко залаял на звуки в парадной. И пока я думала, что делать, сын деловито интересовался, как мы его назовем. Я машинально стала прокручивать разные имена, чтобы отвлечься. И тут по телевизору начался немецкий, завязший в зубах сериал. «Деррик», - изрекла я. Так звали нудного, но очень положительного следователя.

Все это было прекрасно, но с тремя животными я жить не собиралась. Деррика нужно было пристроить. Тем более, что сегодня вечером мы собирались на концерт в Филармонию. И как это всегда происходило в самых запутанных житейских ситуациях, я позвонила своей лучшей подруге Ире. Ира младше меня на девятнадцать лет, и на девятнадцать лет мудрее. С ней мы все делаем вместе, например, воспитываем моего сына. Одна бы я эту миссию не вытянула. Она - тоже моя семья.
Итак, я звоню. Ира была ко многому готова за годы нашей дружбы, но такого легкомыслия она не ожидала даже от меня. «Да, Масик, ты даешь..., сколько можно разрешать Ване делать, что он хочет», - в который раз безнадежно прозвучало в трубке. Но не зря Ира — мой ангел. Я делаю глупости, она исправляет. «Ладно, давай его к нам. Посмотрим... Но ты не надейся, мы его не возьмем навсегда. Ищи хозяина. Помещай объявления везде, где только можно».

Ура, компромисс найден! К объявлениям нужно привлечь автора всех наших приключений. И я нахожу сына, гордо возлежащего на своем диване между двумя солидными собаками. Красивое зрелище! Но нельзя давать волю чувствам — и я поднимаю его с нагретого места, вместе мы сочиняем текст, и он оживленно идет расклеивать объявления. Для него главное — быть в действии, в каком — значения не имеет.
Я пытаюсь сосредоточиться над статьей о «Шустове» и Одесском филармоническом оркестре, который мы будем слушать сегодня. Но, кроме названия, придуманного ночью, в голову ничего не приходит. Нужно покормить собак, найти поводок для Деррика, скорей передать его ириному семейству — сейчас не до искусства! Стройный, блестящий Деррик нравится мне все больше и больше. Такие лица не называют мордами. Редкое даже в людях сочетание красоты и ума — умиляет меня. Он чувствует мое состояние — подойдет, уткнется мордой мне в бок или взглянет с надеждой, мол, знаю, что не подведешь, но все равно как-то боязно...

За час до начала концерта мы торжественно поручаем удивительного пса потрясенной ириной маме. Она его побаивается — у них никогда не было собак. И в то же время ей интересно — такого красавца видеть еще не приходилось. Деррик сразу же вскакивает на кровать, видно, так ему легче второй раз за день почувствовать себя дома. Мы сильно опаздываем на концерт, и нам так хочется остаться, кидать ему мячик, проверить, какие команды он знает. Но это будет в другой раз. Наконец, втроем мы отбываем.

В тот вечер мы слушали вальсы Шопена. К нашему лирическому состоянию это подходило, как нельзя лучше. Был май — месяц, который мне по душе. В это время внутри поселяется легкое беспокойство, предчувствие перемен. В общем, это время, когда душа летает... И если вальс — то в ритме вальса. Именно в этот, так необычно начавшийся день, мне вдруг сильно захотелось любви. Я думала тогда, что это дымчатое утро, и этот изумительный вечер, и стремительно ворвавшийся в мою жизнь пес — станут предтечей чего-то важного в моей жизни... Интуиция не подвела — пришла любовь, возникла из моих предчувствий, пронзительных флюидов счастья. Но это сюжет для следующей новеллы. А сейчас о братьях наших меньших.

А Деррик жил-поживал и отлично себя чувствовал в доме моих друзей. В ирином брате Юрке он признал своего единственного хозяина, и радостно было видеть этих двоих на прогулке. Трудно сказать, кто был более горд и счастлив — пес или мальчишка, но это была отличная пара! Юрка совсем забросил учебу, ведь брать Деррика в институт было невозможно, а ему хотелось везде быть с ним вместе. Вечером семейство Кравцов собиралось на кухне, а в центре, конечно же, царил удивительный пес. Кроме природного ума, он был обучен всем командам. Было видно, им занимались профессионально. Заповедь «Не укради» была и его заповедью. Мы так смеялись, когда видели его лицо над кухонным столом, непосредственно нависшее над тарелкой со свежим мясом. Но ни при каких обстоятельствах он к нему не прикасался, пока сами не давали. А какие маневры он выделывал с мячиком! Я тоже, бросая дела, частенько приходила к ним с Тиссочкой, приобщиться к этому празднику жизни.

И вдруг такое приятное течение жизни было прервано, да еще как резко! Гуляя с Дерриком по стадиону, Юра был остановлен спортивного вида человеком, держащим пачку бумаги под мышкой. Ирония жизни - человек оказался кинологом, тренером нашего пса, а листы — объявлениями о пропаже редкой породы добермана, вывезенного из США. Парень рассказал, что хозяева в шоке, а он обклеивал объявлениями весь наш микрорайон, и за две недели ничего, и вот... Конечно, он взял с обалдевшего Юрки клятвенное обещание позвонить хозяевам и зачем-то вручил ему несколько уже ненужных листов с множеством номеров телефонов. Вконец растерявшееся семейство моих друзей призвало меня к себе. Когда мы с Ваней и Тиссой примчались, аура в доме была тяжелой. Если кто-то и был в шоке, так это моя Ира. Человек, полностью преданный родным и друзьям, она как-то интуитивно боялась новых привязанностей. Так получилось и с Дерриком. К несчастью, она уже успела его полюбить, и теперь нужно было пережить расставание.

Как я могла ей помочь? Все мы любили его, но теперь суетились и готовились к встрече с настоящими хозяевами. А моя бедная девочка сидела в своей комнате и плакала... Она не хотела видеть ни счастливых владельцев, ни их встречи, она не хотела остаться без него.

Хозяином аристократа Деррика оказался обычный невысокого ранга бандит. Как у них заведено, на встречу приехали на двух машинах. Обставлено все было серьезно, примерно как фильме «Бригада». Мы стояли — трое людей и пес, сидевший на Юркиной ноге. Суровый хозяин вышел из машины, приблизился. Деррик не реагировал. Он вопрошающе повернул голову и уставился Юрке в глаза. Парень заметно нервничал.

«Кто его нашел?», - грозно бросил он нам

«Мой сын» - это я отозвалась.

И снова он: «Давайте его сюда, будем разговаривать!», браток суровел прямо на глазах.

На этот бред отвечать не хотелось, и я поинтересовалась вознаграждением.

«Сколько Вы хотите?», - он был строг.

«Сто долларов», - уверенно произнесла я. Хотелось выбить хотя бы на кроссовки для Юры.

«Не много будет?», парень, язык не поворачивается называть его хозяином, решил выразить иронию.

«В самый раз!», - я была непреклонна.

«Ладно», - бандюган сделал приглашающий жест в сторону одной из машин. И тут случилось то, что должно было случиться. Дверца распахнулась, и молодая женщина с криком «Вильям!» кинулась к нам. Деррик, который был, оказывается, Вильямом, дернулся изо всех своих недюжинных сил. Только поводок остался в Юркиных руках, как воспоминание о недолгой, но такой упоительной дружбе! А те, счастливые, обнимались, и пес целовал ее снова и снова, доказывая, что помнил ее каждую минуту в новой своей неожиданной жизни.

Они уехали, а мы еще долго стояли, ошеломленные этим всплеском чужой любви. В такие моменты понимаешь: жизнь - стоящая штука. И ничего, что грустно на душе, ведь внутри - тепло и нет пустоты от потери близкого существа. А только светлая радость оттого, что он вышел к нам однажды тем майским дымчатым утром, и целых две недели нам было так здорово вместе!

   

Б А Р Б А Р А

Долгое время здесь, на Майорке, она была моей единственной подругой. Как обычно бывает, мы познакомились на курсах испанского. Она пригласила меня на кофе. У нас были сказочные намерения - проводить часок после занятий вместе и говорить только по-испански. Но по-испански мы говорили в лучшем случае десять минут, и тут же переходили на привычный английский. В нашей женской компании была еще Ифа-Мария, тоже немка. Она переживала процесс развода. Сами понимаете, какой уж тут испанский! Я удивлялась про себя, узнавая немцев. Они открывались мне с удивительной стороны. Противоположной расхожим стереотипам.

К примеру, про своего экс-мужа Ифа говорила всегда в восторженных тонах. Несмотря на бракоразводный процесс, они каждый день встречались. Пару раз он был вдребодан пьяный и избил ее. На мое праведное негодование и призывы обратиться в полицию Ифа лишь удивленно взглядывала на меня: «Ты не представляешь, Ирина, какой замечательный человек мой муж».

«Так он же опасный тип, и ты все-таки с ним разводишься», - не могла успокоиться я.

«Ну что ты, он просто непредсказуемый... И я его люблю...»

Вот тебе и немецкий менталитет. Конечно, мои новые знакомые были неординарными людьми. Ифа-Мария — художница, давно уехавшая из Германии. Она жила на Майорке лет десять-двенадцать. А Барбара — это вообще моя удача, мое везение. Муж ее, Вольфганг, был дипломатом, здесь он работал Генеральным консулом. Они жили по всему миру — в каждой стране по четыре года. Сюда приехали из Амстердама, о чем Барбара иногда мечтательно вспоминала. До этого были Париж, Мадрид, Копенгаген, Африка, Пакистан, пока не пришли талибы... Да что там перечислять — этот тот уникальный случай, когда весь мир — в кармане.

Сама Барбара была косметологом. Сначала она пострадала немного от отсутствия клиентов: на Майорке это не самая востребованная профессия. Но потом поняла, что нужно отпустить ситуацию. Зато к ней стремились старые клиенты из Голландии и Франции. Видно, так и не нашли ей замены в своих странах. Самые постоянные — это пожилые геи. Они приезжали регулярно, как будто бы жили за углом.

Начало нашей дружбы грустно совпало с началом моей болезни. Тогда я была в полной растерянности. Испанские врачи ничем не могли помочь. Они уверяли, что все в порядке, а я медленно отходила в мир иной. Была какая-то уникальная закономерность в том, что мои анализы терялись один за другим, диагноз ставили самый худший, да и муж перестал быть моей опорой. Он испугался, и я его понимаю. Когда он овдовел, жене его было столько же, сколько мне. И сейчас он, не зная, что делать, забросил работу и целый день просиживал дома, раскачиваясь в своем кресле.

Я же, наоборот, старалась не пропускать ни одного занятия испанского. Аура дружелюбия и доброты, присутствующая там, пленяла меня. Все будто бы подсказывало мне, что жизнь продолжается. И мне позарез нужны были встречи с Барбарой. Она не давала советов. Никогда. Но она задавала вопросы.

«Скажи, Ирина, что ты собираешься делать дальше?», - мирно спрашивала моя подруга.

Мне приходилось напрягаться, чтобы найти правильное решение: «Запишусь в платную клинику».

Барбара кивала, и мне приходилось идти к врачу, очередной раз сдавать анализы, чтобы потом отчитаться перед ней. Но «через тернии — к звездам»! И проговаривая разные варианты, мы выяснили, что верим лишь в гомеопатию.

«Наверное, поэтому традиционные врачи тебе не помогают. Ты им попросту не доверяешь. А в Одессе у тебя есть доктор?».

Как я уже говорила, она никогда не давала советов, только интересовалась.

«Но весь смысл гомеопатии в том, что лечится не болезнь, а человек. Не следствие, а причина. И врачу нужно видеть больного», - мне было уже все равно, я очень устала и пыталась отвертеться.

«Ты можешь говорить с ним на родном языке. Это важно», - безмятежно продолжала Барбара.

Когда я позвонила своему Доктору, он посоветовал мне пойти на соседнюю улицу в гомеопатическую аптеку и купить там три лекарства. Через день у меня прекратилось кровотечение, а еще через два начались страшные боли. Это мой мозг, свыкшийся со страшным диагнозом, не хотел отпускать болезнь. Но волшебные крупинки в системе гениального Доктора делали свое дело, и болезнь отступила.

А мой Доктор недоумевал, злился на испанских врачей, возмущался поведением Пабло.

«А что, в Испании за потерю анализов не привлекают к уголовной ответственности? Не понимаю, Пабло — такой спортсмен, и тут испугался трудностей. Сейчас не время посыпать голову пеплом». За многие годы жизни в Одессе мы стали друзьями с моим Доктором. Со мной он не стеснялся в выражениях, и все равно я чувствовала сквозящую через них нежность. А когда прозвучало: «С анализами или без — ко мне, и как можно скорее!», я, замирая от восторга, поздравила себя с возвращением домой. «Домой» значило не только в Одессу. «Домой» - было мое новое рождение, возвращение в сияющее «сегодня» из холодного стылого небытия.

Наконец-то моя Барбара была довольна. Наступил канун Рождества, и они с мужем собирались в Германию к дочке и внукам. Умиротворенные, мы пили шампанское в одном из ресторанов уютной, нарядной Пальмы. Она похвалила мою кожу. Пару месяцев назад она спросила, давно ли я занималась лицом. Я даже не пыталась вспомнить: «Очень давно, а что?». Моя подруга молчала, и я, домысливая вопрос, в свою очередь, сказала: «Думаю, сейчас самое время им заняться».

Мы сговорились, и я приехала к ней. Дом впечатлял размерами и хорошим вкусом. Я умею создавать уют, но до Барбары мне далеко. В ней соединились знания, привитые в немецкой школе, с изящным вкусом и смелостью, присущей людям, много путешествующим. Хотя в тогдашнем состоянии мне было не до культурного шока, удивление имело место быть, как говорят в Одессе. Когда все комнаты были продемонстрированы, меня, расслабленную, повели в студию, уложили в белое кресло, укутали пледом, и начали делать что-то необыкновенное с моим лицом и руками. Массажи, маски, рэйки — волшебные руки опускались на меня, как панацея, как спасение.

Мысли текли, замедлялись, проступали сквозь века. В который раз ко мне возвращалась жизнь. Теперь через теплые руки моей подруги. Умиротворенная, я снова поддавалась очарованию и глубокой мудрости всего происходящего. С Барбарой мы были ровесницами, наши отцы воевали во Второй мировой. По разные стороны. И теперь она, дочь своего отца, передает мне энергию, хранит меня, как драгоценность, как талисман.

Еще раньше, вспоминая детство, мы обе удивлялись, сколько общего было в наших отцах. Держа наши легкие ноги на своих, они учили нас танцевать вальс. И были первые, кто восхищался нашей едва зарождавшейся женственностью. И кто, как не они, всегда так умело переводили праведный материнский гнев в другое, неопасное русло. Прошло время, и все, заложенное в нас отцами, вернулось, наконец, на круги своя.

Неохотно прерывая свои мысли, я спросила, сколько стоит такое блаженство.

«Это подарок», - ответила она негромко.

Вскоре я улетела в родную Одессу проведать маму, повидать друзей. Когда я вернулась назад, воскресшая для счастливой жизни, меня ждал, мягко говоря, сюрприз. Любимый муж, к которому я летела на крыльях, должен был садиться в тюрьму на неопределенное время. Узнать причину не представлялось возможным — он сильно темнил, недоговаривал, придумывал истории. Скажу вам честно, к такому повороту я была не готова. Всем живым существом радуясь продолжению жизни, и никак не могла быстро трансформироваться в жену заключенного. Но когда все-таки дошло, что осталась без работы, без средств, но с солидными долгами — вот тогда-то меня и шарахнуло изнутри!

В один из вечеров мы отвезли Пабло в тюрьму. Выглядело все более, чем лояльно. Колючей проволоки я нигде не заметила, охранники были вежливы. Настолько, что даже исчезли, даря нам возможность проститься. Все было какое-то ненастоящее, фантазийное. И мне не верилось. Не верилось, что он не вернется с нами домой. И не будет веселого ужина с вином и свечами. И лишь, когда его любимец, младший сын, зарыдал и стал колотить кулаком по решетке, тогда и я поняла, что это всерьез и надолго.

Мы с Джошуа возвращались домой. Я попыталась найти слова: «Он скоро выйдет, и все будет, как раньше». Он готов был верить всему. Мне было больно и жалко его, себя, Пабло. Мальчику было двадцать два, но он привык к тому, что отец всегда рядом. Дети - его и мой сын — относились к ситуации по-разному. Мой сын в это время работал на частной яхте и пребывал во Франции. Он звонил, кричал, что нужно спасать шефа (так он называл отчима), срочно увозить его в Украину, грозился купить нам билеты в один конец. Его же сыновья, выросшие в сытой демократической стране, были абсолютно законопослушными. Наполовину испанцы — наполовину датчане, они смирились с происходящим, даже не понимая, что случилось с их отцом. Старший, Джорди, последнее время жил в Копенгагене. К нам приехал на каникулы. И попал, как кур — в ощип. А когда все понял, отстранился, в проводах отца не участвовал, ушел прямо с утра. Так и не захотел проститься.

Время замедлилось для меня. Из жизни исчезла радость, остались лишь обязательства. Постепенно, с другой, неизвестной мне стороны, стал открываться мой муж, его запутанная личная жизнь, его авантюрные, всегда разорительные, проекты. Три года я видела в нем рыцаря на белом коне. А на четвертый пришлось прозреть. Не знаю почему, но я все еще любила его. В нем странно уживались авантюризм и нежная терпимость к родным, щедрость и неизменная забота обо мне. Для меня он готов был на все на свете... И я это чувствовала... Удача, что история, приведшая его за решетку, случилась за пару лет до нашего знакомства. Все-таки не из-за меня он решился обмануть испанское государство!

Тогда в моей жизни было тяжелое лето, и Барбара отдыхала где-то, не на Майорке. А когда вернулась, позвонила и предложила встретиться. Я не знала, что делать. Рассказать о том, что произошло, дать повод себя жалеть? Быть сдержанной или искренней? Думать мне довелось недолго. Увидев Барбару с ее спокойствием и неизменной добротой ко мне, я поняла, какое это счастье — поделиться с другом. На традиционный вопрос, как поживает Пабло, я моментально разрыдалась, и судорожно поведала ей все в деталях. Мы сидели в элегантном тихом кафе на самом берегу моря. В том почти сказочном месте странно звучал мой рассказ. Но как она умела слушать, моя подруга! И казалась совсем не удивленной. Но это было обманчиво. На самом деле она была в шоке от истории, как потом призналась. Пара минут, чтобы прийти в себя, и опять ее сакраментальное: «Итак, Ирина, что ты собираешься делать?» Я давно устала от бесполезных размышлений, да и напрягаться не хотелось. «Просто жить», - выдавила я. Но Барбара нуждалась в конкретике. Пришлось рассказывать о походах в тюрьму, о потрясении детей, о реакции всех его благонадежных родственников.

И она здорово поддержала меня в то пронизывающее холодом время. Серебристый Мерседес с дипломатическими номерами появлялся на улицах крошечной провинциальной Инки, и Барбара вновь и вновь ткала свою нить, по которой я взбиралась наверх — к свету, к улыбкам, к нормальной жизни.

Потом я все-таки уехала в Одессу. Выбралась в мой город - напитаться его энергией, его юмором. Я часто вспоминаю одну фразу Жванецкого: «Да! Что-то есть в этой нервной почве, рождающей музыкантов, художников, певцов, шарлатанов и бандитов, так ярко живущих по обе стороны начального образования». Очень уж захотелось прикоснуться к моей плодоносной Одессе, и я прилетела. Друзья ничего не знали, а перед мамой темнить было стыдно, и я выдала ей всю историю в первый же день. Она даже не удивилась, как будто бы знала, что так и будет. Назвала зятя «сидельцем» и пошла на кухню, жарить блинчики для блудной дочери. Как легко на сердце мне стало тогда — под маминой защитой. Не нужно было ничего утаивать. Мы сидели на кухне, я поедала блинчики и, упиваясь, рассказывала свои грустные новости. Самой себе я казалось очень мужественной, наконец-то рядом человек, который действительно жалеет меня. И в каждом моем рассказе возникала Барбара со своим неизменным и таким нужным вопросом: «Итак, Ирина, что ты будешь делать?». И мне сразу становится легче, я мысленно беседую с ней. Она кивает, спрашивает что-то еще. И постепенно мне становится ясно: жизнь не так сложна, как кажется вначале. Она все расставляет по местам. И она совершенна, если есть такие друзья. Я жую блинчики, и счастливо улыбаюсь. Спасибо тебе, Барбара, просто за то, что ты есть! И спасибо тебе, Жизнь!

  

С Е Р А Ф И М А

Серафима, Серафима,

Что так жизнь к тебе немила?...

Серафима, Серафима,

Славная моя. Кроткая моя...

Я, и, правда, умею обрастать друзьями. Такой благословенный дар. Не устаю возносить молитвы Всевышнему за это! После четырех непростых лет на Майорке у меня появилась еще одна подруга. Удивительно, как шло ей это старинное имя - Серафима. Она была очень хороша — рост и внешность модели шли в ногу с умом и образованностью. Единственное, что вносило диссонанс в эту стройную схему, были очень уж редкие для современной девушки трогательность души, ранимость и неуверенность в себе. Когда мы познакомились, конечно же, случайно, ей только исполнилось тридцать. Но здесь, за границей, мы живем в оторванности от своих привычек и привязанностей. Поэтому сближение происходит молниеносно. Уже через неделю мне стало казаться, что мы знали друг друга всегда.

Когда-то, в другой жизни, она жила в Краснодаре. Окончила консерваторию, была талантливее многих и сразу попала в Филармонический оркестр. Было в ее жизни и неудачное замужество, и хроническая нехватка денег. И в то же время была любимая творческая работа, друзья, гастроли, возможность говорить по душам. Желание получать за свою работу достойные деньги есть у каждого из нас. Наконец, и у нее желание это трансформировалось в нехитрый контракт и отъезд на Канарские острова. Шоу было стилизованно под Ванессу Мэй, но получилось даже интереснее. Наверное, из-за виртуозной игры моей подруги. Под аккомпанемент ее скрипки две пары танцевали. Было красиво! Обитатели пятизвездочных отелей, повидавшие много всякого разного, приходили в восторг.

Но это была витрина. А за ней — опять нехватка денег (всего 700 евро платили ей за месяц ежевечернего выступления), и изматывающая работа без выходных, и нужно продлевать контракт каждые полгода, и если бы были нормальные документы... И много всякого если бы. Словом, жизнь на испанских островах ей, в основном, нравилась, нужно было лишь найти правильного мужа, получить нормальные документы, а с ними и возможность работать по специальности. Не так уж и сложно, скажете вы. С ее умом и внешностью! Но вышло, как вы уже поняли, с точностью наоборот.

Претендентов на роль мужа у моей подруги было немало. Особой активностью отличался испанец Энрике. Он был не намного старше, из богатой типично майоркской семьи. И кроме этого, он был страстным, нежным и предупредительным. Его искрометное обаяние сбивало наповал не только Серафиму, но и всех ее друзей по сцене. И она решилась. Переехала на Майорку, и стали они жить вместе. Она потеряла контракт, так как не вернулась в очередной раз в Россию, но получила обожающего ее жениха. «А потом все так быстро изменилось, я даже не успела ничего сообразить...», - с горечью рассказывала сбитая с толку подруга. Те немногие деньги, которые она успела скопить по всегдашней нашей привычке «на черный день», пришлись кстати, потому что этот день настал. Случилось это быстро и естественно — они уже не просто делили деньги пополам, как делают здесь многие молодые пары, они просто стали жить за ее счет. Она и в супермаркет, и на рынок, а он всегда оказывался занят — работой или своим депрессивным состоянием. Она стала этакой Золушкой наоборот. По утрам она безропотно выполняла всю домашнюю работу, а вечерами мчалась на свои выступления.

А страстный Энрике необратимо превращался в капризного, нервного, ревнивого мачо. Серафима растерялась. А тут еще и семья приняла ее в свои пенаты. Для нас их признание выражается несколько странно. Но, наверное, только для нас. Мама жениха просто испытывала ее на прочность. Каждое утро красавица Серафима должна была пить с ней кофе, есть энсаймаду и делиться практически всем. «А что ты сегодня готовила моему сыну на завтрак? А как у него с деньгами? А что он оденет вечером в ресторан? А как продвигаются ваши отношения?», - постоянно интересовалась мама. И растерянная Серафима говорила ей, конечно же, правду. Только правду. Иногда это оборачивалось против нее. Утренние кофепития комом стояли у нее в горле, но отказов мама не признавала.

Один момент был просто курьезным. У Энрике был брат, а у брата сын. Здесь говорят «ниньо» (ребенок). Мама часто брала внука к себе, баловала, и, конечно же, на утренний кофе он прибывал вместе с ней. Кроме того были еще и обязательные обеды по субботам и воскресеньям в родительских домах. У них их было немало, домов. И вот после очередной паэйли на даче в кругу семьи мама предусмотрительно сказала: «До встречи завтра утром». На что Серафима вдруг отреагировала странно. «Может Вы не придете, Вы же будете с ниньо. А он балованный, опять разобьет что-нибудь в кафе. А почему он не в школе? Разве уже начались каникулы?». Несколько удивленная такой смелостью и любопытством обычно неразговорчивой Серафимы, мама жениха объяснила: «Так у него же ветрянка». «Тогда я не смогу прийти, я не болела ветрянкой!», - осмелела будущая невестка. Свекровь недоумевала. Она не видела причины для отказа от традиционного кофе по утрам. Тогда Серафима на блестящем испанском, очень вежливо, со множеством подробностей поведала ей о том, как жена ее брата в 26 лет переболела этой болезнью, заразившись от русского ниньо. И как она была на волосок от смерти, и что на ее лице навсегда остались шрамы. Но, главное, она чуть не умерла. Мать слушала настороженно, она улавливала неопределенную угрозу. Что-то шло не так, как нужно. И, перебив ее в самом конце, раздраженно произнесла : «Лучше бы я тебе не говорила...»

Ошарашенная, моя подруга прибыла ко мне. «Ты не представляешь, это удивительные люди, их ничто не берет». «Круто!», - резюмировала я. Что тут еще скажешь?

Но это было не первая и не последняя непредсказуемость этой майоркской семьи. Однажды на традиционном воскресном ланче, мать повернула скорбное лицо к брату Энрике, Педро. «У тебя будет ребенок, ты знаешь об этом?». По ошарашенному лицу Педро всем стало ясно, что не знает. Он жил много лет со своей гражданской женой и четыре года назад у них родился известный вам ниньо. Другого они не планировали. Но история оказалась многослойной. У молодых частенько происходили скандалы, иногда они по несколько месяцев жили отдельно. И в это время активный накачанный Педро не скучал. Был он неприхотлив в выборе девушек, но уважал разнообразие. Если ты любишь кубинок, аргентинок, перуанок, бразильянок и при этом обитаешь на острове Майорка, значит ты в раю! Последним его увлечением была девушка с Кубы, по-испански «кубана». Это была полненькая, аппетитная мулатка.

«Послушай, кариньо (дорогая), эта девушка Педро — такая трабахадора (труженница). У нее уже шестьдесят тысяч на счету в банке», - это Энрике с уважением рассказывал Серафиме.

«А чем же она занимается?», - удивлялась такому быстрому обогащению моя подруга.

«Она убирает», - сообщил он, неодобрительно глядя на невесту.

«Ну, извини, кариньо, куда мне до нее с моими двумя высшими музыкальными дипломами».

Но на Энрике это действовало мало — в его маленьком мирке деньги превалировали над образованием.

Однажды в теплый рождественский вечер, после муторной семейной сцены, оскорбленный Педро позвонил кубане и призвал ее. Он лишь следовал своему обычному желанию повелевать и властвовать. Два раза повторять ему не пришлось - через полчаса она уже колотила в дверь гостиничного номера. И прямо с порога запрыгнула в широкую постель. Зацеловала, заласкала, рука с презервативом, совершив пируэт, так и застыла в воздухе. «Не волнуйся, кэридо (любимый), у меня не может быть детей».

«Как легко с ней — никаких проблем, - подумалось расслабленному парню. Если бы все девушки были такие - легкие в общении и счастливые от ерунды. Вот тогда настоящий мужчина как я, например, был бы доволен».

Такая вот выдалась веселая прелюдия к зачатию ребенка. Теперь вы понимаете, почему Педро застыл с вилкой в руке, и очумело моргал выразительными черными глазами. А кубана, и правда, оказалась трабахадорой на всех фронтах. С трудом выбравшись с нищей, голодной Кубы, она открывала для себя все больше возможностей здесь, на Майорке. Терять было нечего, а как славно можно попотрошить зажиточную семью. Она тоже жила в Инке, и много слышала о родителях перманентного любовника. Были они люди незлые и чадолюбивые. Это моментально отложилось в голове практичной девушки. В уме быстро сложилась банальная комбинация, в результате которой она надеялась, наконец, сорвать джек-пот.

Все было точно как в пресловутых сериалах. К маме Педро «совершенно случайно» в булочной подошла мало знакомая женщина и сообщила новость: одна славная девушка, беременна от ее сына. Не обращая никакого внимания на состояние онемевшей матери, женщина громко расхваливала вездесущую кубану. «Esta chica como trozo de pan", повторяла она. В переводе это звучит так: «Эта девушка — как кусок хлеба». Здесь не услышишь более высокой похвалы. Дальше она стала расхваливать деловые качества землячки Фиделя Кастро. Тут мать не выдержала: «Так пусть ТВОЙ сын женится на ней!», - быстро сказала и быстро удалилась, чтобы призывать к ответу нашкодившего Педро.

Вот такие события предшествовали зловещему молчанию, воцарившемуся над воскресным столом. Гражданская жена виновника всей суматохи потерянно смотрела в одну точку. Не ожидающая от мужа ничего путного, к такому повороту дел она все-таки готова не была.. Молчали, пережевывая новость вместе с паэйльей, и все остальные. Так неопределенно завершился еще один выходной день для типичной майоркской семьи. А на следующее утро на традиционном кофепитии мама жениха взывала к Серафиме: « Как же мы сможем жить рядом с нашей внучкой и не помогать ей. Это же наша кровь! Тем более нинья (девочка)». Серафима кивала. Что тут скажешь...

Вдруг в глазах взволнованной Роситы застыл вопрос. Не сразу она смогла его озвучить: «А скажи, дорогая, ты ведь ее видела, кубану? Она очень темнокожая?».

«Вобще-то довольно смуглая...», - не смогла ее успокоить Серафима.

Мама совсем поникла. Но, глотнув привычный кофе и откусив кусочек такой нежной и мягкой с утра энсаймады, махнула рукой: «Жалко, конечно. Но все-таки наша кровь...».

Следующим был отец семейства. Серафима уже несколько месяцев работала на семейном предприятии — одной из обувных фабрик. Здесь всем заправлял папа Хуан. Производили они мужские туфли ручной работы. Обувь была недешевой, славилась отличной репутацией и хорошо продавалась в Европе. Но здесь, в Инке, бизнес шел не так успешно. Магазин был расположен не очень удачно, далековато от центральных улиц. Правда, когда элегантная, всегда собранная Серафима украсила его своим присутствием, клиентов стало ощутимо больше. Несмотря на занятость, Хуан любил заходить потрепаться с красивой невесткой. Тем более, такой повод! Новые события затронули и его, не склонного к сантиментам. И для него голос крови оказался решающим, так что кубана не прогадала. Единственный, кто не имел ни малейшего желания помогать нинье, был ее отец Педро. Он возмущался наглостью сладкоголосой любовницы, грозился сделать анализы на отцовство. Но на него никто не обращал внимания. Перспектива получить внучку затмила разумные доводы.

Вот так легко и непринужденно можно заиметь поддержку на всю жизнь. Молодец, кубана! Пусть теперь отдыхает от поисков хлеба насущного — с рождения жизнь была неприветлива к ней. И пусть будет счастлива со своей девочкой.

Но вернемся к моей Серафиме. Что ждет ее в заграничной жизни? Какие сюрпризы — хорошие или не очень — готовит ей судьба? Скоро ее свадьба. И я не знаю, что сказать. Знаю только, что каждый получает по заслугам. А у нее так много доброты и нежности. И желания делиться. И слышать других. Кто знает замыслы Всевышнего? Лично мне кажется: все, что происходит с ней сейчас — всего лишь один шаг в сложной комбинации навстречу к счастью.

«Я есмь виноградная лоза, а отец мой Виноградарь небесный» Говорят, чтобы плоды были зрелыми и прекрасными, лоза должна страдать. Так и мы — живем, радуемся, переживаем, но все-таки живем!

  

К А Х О В С К И Е

В центре Пальмы де Майорки живет украинская семья. Мы с ними дружим. Наташа была первой, приехавшей сюда. Было это лет десять назад. Приехала без документов, оставив в Новой Каховке двух сыновей. Младшему было всего четырнадцать, старшему — двадцать. Раньше, в Украине она преподавала в техникуме, но денег катастрофически не хватало. Понятное дело, если зарплаты не платятся, откуда взяться деньгам. С каждым годом становилось все труднее сводить концы с концами. Однажды, совсем отчаявшись, решилась и поехала на заработки в Испанию. Первый год работала няней, потом стала убирать.

«Я сразу полюбила Испанию», - делилась она со мной. «Люди очень сердечные, не могут видеть, как человек страдает. Как-то раз, на наше Рождество, иду я по улице и плачу... Думаю, как ни бедно мы жили в своей Новой Каховке, но в праздник я всегда что-то пекла для Вовы и Антона. А теперь что? Смотрю за чужими детьми, а мои мальчики одни, никто их не побалует, и не будет у них на столе праздничного пирога, да и праздника никакого не будет. Вот с этими мыслями иду я вся в слезах. Реву, не могу остановиться. И так странно - подходят ко мне незнакомые люди, спрашивают: «Que pasa? Puedo audarte?" (Что случилось? Могу я тебе помочь). И не один, а много таких мне встретилось в этот день. Так деликатно начинали разговор, с тревогой заглядывали в глаза. И становилось легче. Вот тогда-то я полюбила Испанию, Майорку. На всю жизнь»! Была у нее цель — забрать сюда своих мальчиков. Неважно как - нелегально, без документов, главное — вывести поскорее, чтобы не пропали там без материнского присмотра. Вот она и работала без остановки, без обедов и выходных. И все получилось. Прибыли и старший, и младший с беременной женой. Вот теперь-то, казалось, и заживут они! Чего еще желать? Дети пристроены, работают на стройке. Родилась внучка Дашенька. Невестка подхватила эстафету — тоже стала убирать квартиры и дома зажиточных испанцев. Платили за это хорошо, и особо не придирались по пустякам. Вот только из-за старшего, Вовки, на душе было неспокойно, тревожно. Он всегда у нее был какой-то неприкаянный, странный. И остался таким — несчастливым. Завидовал он Антону: а как не завидовать — на шесть лет младше, а уже с семьей. Пытались Вову пристроить, но безрезультатно. Местные девушки им не интересовались, да наши, конечно же, искали принца исключительно испанской национальности. Так что с личной жизнью у Вовки был полный гоплык, как говорят в их родной Каховке.

А тут еще ко всем неустроенностям грянул кризис. Строительство пошло на спад. А потом и вовсе ликвидировалось. Никто ничего не хотел покупать. Испания по главе с социалистическим правительством Сапатера резво рванула вниз и дошла до двадцати процентов безработных. Бесспорно, это было первое место в Евросоюзе, но уже с конца. Люди теряли работу, переставали платить за дома и квартиры. И тут банки быстренько прибирали их к рукам. Раньше всегда можно было летом подработать официантом, охранником, смотрителем у бассейна в многочисленных гостиницах. Такая специфика на Майорке — в холодное время работы не найдешь, а летом случались варианты. Но кризис есть кризис. Шел второй год вынужденного безделья. Испанские друзья моего сына все лето ошивались без работы. Что говорить о наших людях, которые без документов, без связей...

Стройки закрылись, наши каховские друзья осели дома. У Антона родился второй ребенок. А из работающих осталась только бедная Наташа. Она и кормила растущую семью. Наши встречи стали совсем редкими. Это и понятно: я не работала, она же опять стала работать день и ночь. В единственный выходной, воскресенье, женская половина семьи ходила по утрам в православную церковь, что на площади Испании, помолиться за лучшую долю. Потом — ненадолго посидеть на террасе в кафе, выпить чего-нибудь холодненького, и домой — отдыхать.

Мне тоже хотелось помочь мужу в плане денег. И я несколько недель добросовестно разносила курикулумы в гостиницы и туристические бюро. Но критической ситуации все-таки не было. Да и сын мой Ваня был воспитан в постоянном желании помочь. «Вот, блин, - говорил он удрученно по телефону, - ну давай я переведу вам с шефом тысячу евро. Совсем вы что-то загрустили». И переводил. И мы не бедствовали. Пабло быстро вставал на ноги, находил новых клиентов взамен не дождавшихся его или покинувших Майорку.

Наташа звонила редко, мне тоже не хотелось отрывать ее от работы и семьи. В один из дней она вдруг позвонила, захотела встретиться. Конечно же, я примчалась на следующее утро. Речь шла о Вове. Пытаясь не обременять меня своими проблемами, она все же хотела получить совет. Вова и раньше пил. Но мать всегда находила занятия для него. Это были и курсы испанского, и самый престижный на Майорке фитнесс клуб. Он приезжал к нам в Инку, мой сын возвращался с работы, они вместе шли тренироваться, плавать, качаться и делать все, что положено делать в таких местах. Ваня прозанимался с ним месяца четыре, потом взял отпуск и уехал в Одессу. А Вова все продолжал ездить в Инку. «Ну почему в Инку?, - недоумевал мой муж, - ведь точно такой клуб, даже лучше, есть недалеко от них, в Пальме». Мне казалось, я знаю, почему. Парень тяжело привыкал к новым людям, не ожидая от них ничего хорошего. Была у него какая-то своя тайна, связанная с жизнью в Украине. Что-то мучило его, не отпускало.

Грустно и смешно было видеть Вову, всегда в зеленых шортах и желтой футболке, каждый день в одно и то же время спешащего на поезд в Инку. Мы часто встречали его тогда. С испанским языком у него тоже любви не получалось. Иногда он звонил мне и удрученно спрашивал: «Тетя Ира, а что случилось? Я приехал в спортзал, а здесь все закрыто». « Скажи, есть какое-то объявление на дверях?», - я уже догадывалась, в чем дело. «Что-то пишется, но я не понимаю...», грустил Вова. Была фиеста, праздник, никто не работал в эти дни. Но он не мог читать по-испански, и часто, приезжая, заставал закрытую дверь.

Было мне как-то тоскливо наблюдать все это. Обычная история — молодой человек, ни в чем не востребованный, впадает в депрессию, из которой уже не выйти. Но мой неистребимый оптимизм не давал мне видеть весь ужас происходящего. А, кроме того, это был сын моей подруги. И вот она отчаялась - с ним было все хуже. Все время дома, сидел в позе Будды и разговаривал сам с собой. Спрашивал себя тихо о чем-то и сам себе отвечал. Нельзя было терять время. Нужно было срочно лечить его от депрессии, алкоголизма. Здесь — невозможно, он не знал языка. Наташа собралась везти его в Украину. Я обзвонила пару-тройку друзей, и мы нашли для него клинику в Одессе. Врач был другом моей Риты, он помог многим потерявшимся в этом мире. Да и Рита плохого бы не посоветовала. Стоило это заоблачных денег, но чего не сделает мать для сына, особенно для такого несчастливого. Только бы помочь ему. А еще ей хотелось найти для него добрую украинскую девушку, чтобы не тосковал больше, глядя на младшего брата. Но тут вдруг Вовка встал на дыбы. Если раньше он рвался обратно, домой, то теперь испугался перемен и ни за что не хотел возвращаться.

Мы много разговаривали перед их отъездом. «Делай, что должно, и будь, что будет!» - эта фраза Бернарда Шоу стала на время нашим девизом. В последний день июня она позвонила мне из Барселоны, они ждали самолета на Киев. «Боюсь, почему-то мне страшно. Нужно принимать решение, нельзя так больше. Но так тяжело на душе...», - звенел ее голос. Конечно, я успокаивала, как могла, и свято верила, что ему помогут.

И вот они уехали. Прошло несколько дней. Мне хотелось позвонить им, узнать как дела. Но я сдерживала себя, хотела повременить, им предстояло много всего сложного. И тут зазвонил мобильный. Это был мой сын. «Ты знаешь, что случилось с каховскими»? - голос звучал слишком глухо. Мне стало страшно. «Что, что, говори!», - я сорвалась на крик... Сын молчал слишком долго, а потом сказал: «Вову убили. Они закололи его вилами». Сознание помутилось. Мозг отказывался принять сказанное. Муж прибежал на мой крик. Он знал Вову, он что-то спрашивал у меня, а я все молчала. Нужно было взять себя в руки, позвонить младшему сыну Наташи или ее племяннице, спрашивать, пытаться утешить. Но было так холодно внутри... Вова был добряк, готов был делиться последним. Кто мог сделать с ним такое? Какой нелюдь?

Нелюдем, как оказалось, был его двоюродный дядя. Вовка поехал в село повидать отца. Наташа никогда не рассказывала мне о нем. Не хотелось ей, видно, травить себя тяжелыми воспоминаниями. А мальчики продолжали любить батю, так они его называли, посылали ему деньги, продукты, жалели. В селе они пили весь день и всю ночь, потом отец уехал. Пьянка продолжалась. Жестокая, бесконечная пьянка, обычная для глухих украинских сел, где люди не работают, гонят самогон и забывают о том, что они люди. Кто скажет, что случилось в эту страшную ночь? Только Вовы нет и никогда уже больше не будет.

Трудно осознать и принять этот ужас. Наверное, должно пройти время. Что будет дальше с моей подругой? Как жить ей с такой острой болью в сердце? В библии написано, что невинно убиенных забирают на небеса. Надеюсь, что там его душа найдет, наконец, покой. Последнее время я часто слушаю одну песню Гребенщикова. И боль чуть отступает.

«И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, не обиды.

Есть только северный ветер,

И он разбудит меня,

Там, где взойдет звезда Аделаида».